LETTERS FROM STALIN’S CAMP

In June 1941, few days after beginning of German invasion, my family managed to fled from Riga in a rented truck to Pskov. The road was already shelled by German planes.                                                  From Pskov, after long and exhausting journey by refugee train they stayed in small city Sosva in Sverdlovsk district.

I was born there in February 1944.  In December the same year both my father Gershon (Gera) and my mother Hana (Anna) Segal were arrested and by false political accusation sentenced to 7 and 3 years in so called “labor correction camp”.

Their children: Mark 14 years old, Olga 4 years old, and me, Michail, 9 months old, were not sent to prisoner’s children orphanage, but come back to Riga, thanks to the devotion of Rosa, our long time nurse, and later a member of our family all her life.

Hana returned to Riga in 1947, and my father Gershon I first seen in 1950.

These old letters were carefully kept in our family, but difficult to read.  We are deeply  grateful  to Mark’s  daughter Evgenia (Jenia) Segal for performing in 2020 not easy work of “deciphering” letters and arranging them in this readable  book like document.

Original letters are now in Moscow Jewish Museum and Tolerance Centre archive.

We hope these letters may be of interestt to some future researchers of this gloomy period.

For us it is, first of all, a tribute to the memory of our beloved parents.

 Michael Segal, Rehovot, Israel 2024

.

Хана (Анна) Сегаль, Гершон Сегаль

Письма из лагеря

5 декабря 1945 года – 9 февраля 1950 года

г.Москва                                                                                                                         весна 2020 года

Уважаемые читатели!

Наше поколение оставит мало материальных следов. Мы переписываемся в электронном виде, рукописные письма уходят в прошлое, а мне очень хочется, чтобы у потомков осталась эта книга (в бумажном или в электронном виде), в которой собраны подлинные фрагменты истории моей семьи.

Здесь сдланная мной расшифровка писем, которые мои бабушка и дедушка писали из сталинских лагерей, с конеца 1945 –по начало 1950 года.

Когда их сын (мой папа) – Марк Сегаль, уехал в Израиль, тщательно хранимые пожелтелые письма остались у меня и у моей сестры Розы.

Привести их в читабельный вид было не легко, но я рада ,что могла хоть  что то сделать для памяти моих любимых.

Папа родился 19 декабря 1931 года в городе Резекне на территории Латвии в еврейской семье Ханы и Гершона Сегаль, владельцев маленькой лавки. В 1940 году, когда Латвию захватила Красная армия, семья бросила лавку и сбежала в Ригу. 17 сентября 1940 года у них родилась сестра, моя тётя – Ольга (в замужестве – Ольга Розенштейн).

В 1941 году, в первые дни войны с Германией, семья бежала из Риги на машине которую удалось нанять другу деда Самуилу Левину (я его помню, мы звали его дядя Муля). Он позвонил дедушке и сказал, чтобы через час были готовы. Поехали на машине в сторону Пскова. Дорогу бомбили. Бабушка вспоминала, что ложилась на Олю, чтобы прикрыть её от осколков. В Пскове формировался эшелон беженцев, с которым добрались до Свердловска. Олю положили в больницу с пневмонией, а Аню с тифом. Потом из Свердловска перебрались в посёлок Сосьва Свердловской области. 8 февраля 1944 родился мой дядя Миша, папин брат. Я понимаю, что это были очень тяжелые годы голода и лишений, но всё равно большая удача, что семье удалось выбраться из Латвии.

Нашей стране «повезло» дважды: Великая Отечественная война и сталинские репрессии. Дедушка Гера попал в сталинские лагеря 11 ноября 1944 года. За анекдот, который он рассказал на работе в курилке, суд приговорил его к семи годам исправительно-трудовых работ по политической статье. После ареста дедушки в квартире был обыск. Во время обыска были найдены не  зарегистрировянные продуктовые карточки и бабушку арестовали за спекуляцию. Это было менее тяжкое преступление, поэтому срок у бабушки оказался меньше, и она раньше освобадилась и вернулась в Ригу к детям.

Подлинники писем вместе с расшифровками в 2019 году переданы в архив Еврейского музея и центра толерантности в Москве (ул. Образцова, д. 11, стр. 1А). Если наши потомки захотят посмотреть и потрогать оригиналы, то там их можно найти.

Кому же адресованы письма: сыну Марку, Розе Давидовне Сухобоковой, малышам Оле и Мише, и дедушкиной сестре Хае Рудерман. Роза Давидовна – это няня детей. Она пришла в нашу семью няней к папе, когда он был совсем маленький, и осталась на долгие годы. У неё не было своих детей, она была вдова и всю жизнь хранила верность покойному мужу. В эвакуацию на Урал уезжали вместе и вместе жили. Когда бабушку и дедушку арестовали, дети остались с Розой Давидовной. Именно она вывозила детей в Ригу, и она вместе с детьми жила у тёти Хаи. Тётя Хая много работала, у неё было двое своих детей Нина и Вова, а Роза Давидовна взвалила на себя всю тяжесть быта. Бабушка, дедушка и Роза Давидовна похоронены в соседних могилах на еврейском кладбище в Риге. В честь Розы Давидовны назвали мою сестру Розу.

После того как дедушку освободили, ему было запрещено жить в больших городах, и семья из Латвии переехала в город Энгельс Саратовской области. Энгельс был выбран потому, что там жил кто-то из лагерных друзей дедушки, и потому, что в Саратове был университет. Папа уже к тому времени закончил первый курс университета в Риге и ему надо было продолжать учёбу. Именно в саратовском университете папа познакомился с мамой и так появились мы: Роза и я. Когда стало возможно, семья вернулась в Ригу, а папа остался в Саратове.

Бабушку в письмах называют Аня – это дань советскому времени и антисемитизму. Еврейские имена были не в почёте. В результате, у всех троих детей в этой семье разные отчества: Марк Герасимович (точно не дедушка Гера утопил Муму J), Михаил Германович и только у Оли правильное отчество – Ольга Гершоновна.

Я знаю далеко не всех людей, о которых упоминается в письмах. Зато я точно знаю, что это подлинные исторические документы того времени и я верю, что, передав эти письма в музей, история моей семьи не будет предана забвенью.

Евгения Сегаль

5 декабря1945 г.

Мой дорогой сынок!

Уже свыше месяца я не получаю от вас писем ни ты, ни Роза, ни Хая ничего не пишут. Меня это не только обижало, но я просто очень беспокоился не случилась ли какая-нибудь беда с вами. От мамы я получаю письма. Несколько дней назад она прислала мне Розино письмо, тогда я немного успокоился.

В том письме Роза пишет, что ты для меня написал письмо, но Роза не позволила его отправить считая, что оно огорчит меня. С одной стороны, она как будто поступила правильно, к чему писать тяжелые письма.  С другой стороны, такой ли я уже несчастный человек или слабого характера, что мне нельзя сообщить ничего неприятного.

Конечно, мне можно и нужно писать обо всем, что происходит у вас, так как только успокаивающим письмам я не верю. Я знаю, что жизнь ваша не легка, но я хочу знать в подробностях, что именно вам тяжело и неприятно.

Так что, дорогой мой, пиши мне обо всем, о хорошем и плохом, о радостях и печалях, но пиши только правду – её я лучше перенесу, чем успокоительные неискренние письма.

Пиши, Марек дорогой мой, о себе, об Оле и Мише, о Розе, Хае, Нине, Вове, обо всем, всем.

О себе, сынок, могу сообщить, что я здоров, свое положение переношу очень спокойно, из-за него не переживаю. Меня беспокоит семья, все вы и мама, т.к. видно ей живется тяжелее моего.

Я сыт, мне тепло, курения хватает, работаю по специальности – чувствую себя хорошо и уверенно. Живу в среде штабных работников, людей культурных, завел себе друзей, приятелей и поэтому не ощущаю особенно свое положение.

Кончаю, мой родной, крепко вас всех целую.

                                                                   Твой папа.

 

14.XII.1945 г.

Марек, дорогой!

Я написал тебе 5го декабря, не успел отправить, как получил от тебя письмо, а вчера второе письмо от 26 ноября. Время у меня так быстро пролетело, что я не заметил, как прошли эти 9 дней от 5го до 14го и письмо к тебе ещё не отослано. Теперь отсылаю оба письма сразу.

Дорогой мой, спасибо, что ты меня и маму не забываешь, спасибо, что пишешь подробно о вашей жизни, о детях, обо всем. Мне было так приятно посмотреть на контуры Мишиной ручки, я её показывал моим сотрудникам по работе, они вместе со мной умилялись ей. Я ясно представил себе нашего пухлого бутуза, Оленьку, тетю Розу всех вас. У меня более отчетливо создалось впечатление, представление о вашей жизни.

Ну что тебе сказать о ней? Конечно, трудно вам жить в тех условиях, что теперь живете. И я вспоминаю, что в твоем возрасте мне тоже пришлось жить вдали от родителей, в других, гораздо худших условиях, чем жил дома, у Фейгиных. Хая может тебе рассказать, как мы с ней, а одно время я жил и без неё, у Фейгиных. Как мне приходилось в 12ти летнем возрасте учиться и работать. Вставал ежедневно в 6 часов утра, шел на работу, а вечером посещал школу. Да и многие лишения приходилось переносить в командировках вглубь России. Я тогда ездил в Смоленск, Рязань, во Владимирскую область, в Витебск, в Калужскую область и другие места. А было это в 1920-1921 г., в период гражданской войны. И эти несколько лет вдали от родителей известным образом закалили меня.

Теперь тебе приходится жить вдали от нас, тоже у тети, даже у двух тетей. Это тоже дает тебе для дальнейшей жизни некоторую закалку, и, хотя это является испытанием, но мы знаем, что в жизни бывают и хорошие времена и плохие. Я твердо уверен, что ещё и на нашей улице будет праздник, что мы опять все соберёмся вместе в одну семью и счастливо заживем. Только с надеждой на лучшее будущее мы сможем найти силы перенести тяготы настоящей жизни.

Сынок, родной, я разфилосовствовался – перейдем к конкретным делам.

Прежде всего спешу сообщить, что вам не следует больше писать маме по её старому адресу, так как мне уже известно, что она очень скоро оттуда уедет и навряд ли получит ваши письма. Писать вы должны на мой адрес, и я уверен, что к тому времени, когда мое письмо пробежит до Риги и ваше сюда, я уже смогу ей лично передать его в руки. После чего, вам не потребуется писать в разные адреса письма, а сможете нам обоим писать в одном письме, на мой адрес в Н.Туру.

В твоем письме были интересные для меня новости про Веру, Раю, Аню белую и других. Ты о них писал недостаточно подробно. Надо написать, как они живут, чем занимаются и прочее. Бумага кончается, кончаю письмо. Крепко вас всех целую. Розе передай, что на днях пошлю ей отдельное письмо. Сообщи мне адрес Мули, Веры и Раи.

                                                                   Гера.

 

Н. Тура                15 января 1946 г.

          Мои дорогие!

          Только что получила письмо Марика от 3.I.46. Не отвечаю отдельным письмом, а отвечаю всем вместе, потому что устала, да и поздно уже. Дорогой мой мальчик, твое письмо меня и обрадовала, и огорчило. Рада за тебя, что ты выступил с успехом на новом для тебя литературном поприще, только жаль, что ты не пишешь подробно о своей пьесе. Что за сюжет? Какое название? Почему не получилась игра у ваших актеров? Я уже в прошлом письме журила тебя за редкость и краткость твоих писем, повторяться не буду, но сегодняшнее твое письмо лишнее доказательство тому, как мало ты пишешь. Марочка, пусть бы даже твоя пьеса была совсем плоха, или очень хороша, в обоих случаях это интересует нас, как и все что касается тебя, а потому не жди каких-то особых новостей для нас и не пиши, что не о чем писать. Ведь, Марочка, все мелочи вашей жизни, которые незаметны для тебя, и не могут носить название новостей, даже и это нам интересно, потому что все это как бы соединяет, связывает нас с вами и из этих мелких ничтожных фактов, почерпнутых из писем, мы мысленно стараемся воссоздать картину вашей жизни.

          Ну ещё ты пишешь о том, как вы встречали Новый год. Конечно, все это было бы грустно, если смотреть на такие вещи узко, но мы с тобой не будем огорчаться из-за такой скромной встречи Нового года, все это не так важно. Будем живы и здоровы, будет ещё много разных новогодних встреч. А жизнь такая штука, которая полна всякими неожиданными сюрпризами. Как игра: «Старайся вверх». То кажется, что ты уже добрался до цели, то вдруг падение – и все опять потеряно. Потом опять взлет и т.д.

          Огорчило меня твое описание вашей ссоры с дворником. Самый факт в сущности ничтожен, но в повседневности такие мелкие разрывы отравляют жизнь и действуют раздражающе. Я их переживаю всегда именно таким образом, хотя и сознаю всю нелепость такого поведения, потому и понимаю как это тяжело. Ну ничего, будем надеяться, что все это вами уже забыто к моменту получения моего письма.

          Теперь, сынок, о Пятериной я уже вам писала два раза, думаю, что вы уже получили эти мои письма. Между прочим, она уже запродала дом и корову и собирается в скором будущем выехать. Но посылать с ней чтобы то ни было я опасаюсь. Придется дождаться, очевидно, более надежного человека. «Анну Аблямовну», которая, наверное, доставить вам все.

          Она нам действительно вернула шахматы, сухари, чемоданчик, таким образом мы потеряли только вилочку, нож и ложку, шелковый носовой платочек и вареный сахар. Постараемся её заставить оплатить стоимость этих вещей.

          Марочка, я писала в прошлом письме и просила нам выслать мерки размеров ваших ног. Твои, Олины и Мишины. Что мы сумеем сделать, я еще сама не знаю. Только их не надо вырезать из бумаги, а просто обвести карандашом контуры ступни.

          Ну, сынок, кажется все написала. Теперь пару слов о себе. Я уже поправилась. Грипп прошел бесследно, здоровье опять наладилось, но отдыхать всё не приходится. Теперь перед годовым отчетом главбух заставляет работать в штабе, помогать в отчёте. До обеда спешу с необходимой неотложной работой в своем цехе, а с обеда до вечера работаю в штабе. Мне это очень и очень не хочется, потому что

От Ани. НЕ ОКОНЧЕНО

23.III.1946 г.

Дорогой Марек!

Почему ты обижаешь маму и меня? Ведь уже свыше месяца мы не имеем от вас писем, и все больше убеждаемся, что это происходит потому, что у вас произошло какое-нибудь несчастье. Так как все равно когда-нибудь мы об этом узнаем, то прошу тебя, дорогой сынок, не мучь больше нас и сообщи нам в чём дело.

У нас все по-старому. Здоровы, работаем и не жалуемся. Мама работает счетоводом, она в довольно хороших условиях. Я – на старом месте. Но, главное – это отсутствие писем от вас, это нас больше всего беспокоит и волнует.

Марек, кроме всего, у меня к тебе дело. Деньги, 200 руб., посланные мне в Невьянск, до сих пор не получены. Невьянская колония ликвидировалась, документы переданы другой колонии и вчера из этой колонии поступило извещение, что на мой лицевой счёт в Невьянске деньги не поступили. Наведенные тобой справки в Рижской почтов.конторе меня не устраивают, т.к. мне нужен документ – письменная справка из Рижской почты – тогда я смогу деньги достать. Здесь разговор идет уже о 400 руб., т.к. деньги, посланные из Свердловска, тоже не поступили. Но, имея на руках справку хоть об одном переводе, я сумею получить оба. Если сам не сможешь справиться, попроси от моего имени кого-нибудь из взрослых энергичных людей и добейся получения письменной справки о судьбе вашего перевода.

На этом кончаю. Очень жду писем и целую вас всех.

                                                          Гера.

 

30 апреля1946 г.

Дорогие мои!

Вчера получили ещё одну Розину открытку и Хаино письмо. Мы с Аней читали их и облизывались. Ждем ещё писем.

Завтра 1-ое мая. Мы всех вас поздравляем с праздником и желаем веселого хорошего лета и много здоровья. У нас настроение предпраздничное. Готовимся скорее окончить текущую работу и начать отдыхать и веселиться. У нас два дня выходных, отоспимся знатно.

Аню я сегодня не видал. У неё конец месяца – готовит месячный отчет. Вчера она была в конторе, и мы вместе читали письма.

Как странно, что Циля у нас тоже бухгалтер – видно вся семья ударилась в бухгалтерию. О ней хотел бы узнать подробнее, перипитии её жизни с момента отъезда из Двинска.

Это письмецо заканчиваю. Думаю, что ко дню Победы оно к вам попадет, т.к. хочу вас всех поздравить и с этим знаменательным днем.

На праздниках напишу более подробное письмо, а теперь некогда.

Целую вас всех, всех.

                                                                   Гера.

 

Нижняя Тура              10.V.46.

Мои дорогие и крепко любимые, здравствуйте!

          С чего начать своё письмо, хочется сказать многое, но все то, что хочется вам, мои любимые, написать, всё это трудно изложить в письме. Во-первых, сегодня я получила Ваше письмо, Роза Давидовна, где Вы сообщаете о тех новостях, которые узнали через Фельдгуна. Дорогая моя, Роза Давидовна, неужели Вы поверили такой чуши? Неужели Вы меня не знаете и разве бы я от вас всех это скрывала, если бы это было так?! Наоборот, в первое время своего пребывания в Нижн. Илецке я ведь ещё даже с Вами советовалась по этому поводу, но потом, обсудив все за и против, решила, что не стоит этого делать. Таково мое мнение и по сегодняшний день и прошу Вас, уверьтесь, наконец, в том, что на сегодняшний день никаких ребят у меня и в помине нет, креме тех, которые с Вами, но мне жаль только, что Вы из-за этого паршивца Фельдгуна, пережили немало. Когда я прочитала сегодня Ваше письмо, мне так стало жаль Вас, жаль Ваших переживаний из-за такой ерунды, что я даже расплакалась от обиды.

          После обеда пошла по делам в штаб, встретилась с Герой и дала ему прочесть Ваше письмо. Он прочитал и расхохотался. Но я не смеялась, потому что понимаю, что Вы там вдалеке могли этому поверить и страдать за меня, за детей, за всех нас вместе. Мы решили Вам тотчас послать успокоительную телеграмму, которую, надеюсь, к моменту получения этого письма Вы уже давно получили. Так вот, мои любимые Роза и Марик, давайте не будем расстраиваться из-за досужих сплетен господ вроде Фельдгуна. Всё это полнейшая ерунда, а откуда он выкопал такую сенсацию, один Бог знает.

          Теперь по поводу его второй новости – т.е. того, что меня не пропустят к вам. Видимо, мои любимые, этот вопрос мы обсуждали между собой уже раз сто и дать вам исчерпывающий ответ я не могу, так как трудно сказать и предвидеть того, что будет через год. Но (не хочу вам показывать все в розовом цвете), такая возможность не исключена, т.е., может быть, к тому времени разрешат въезд туда, а может быть, и не разрешат. Причём, вполне могут не разрешить проживать в областном центре – т.е. в Риге, а только в районных центрах. Всё это возможно. Но стоит ли из-за этого так много переживать? Где будет нам разрешено жить, там и будем жить, лишь бы только быть вместе. Я ведь вам уже в свое время писала, чтобы вы лишних хозяйственных принадлежностей не приобретали, чтобы в случае переезда легче было тронуться с места, ну а остальное там видно будет. Повторяю, что вопрос этот, это вопрос далёкого будущего и совершенно неизвестно как он повернется. Так что заранее нервничать и переживать из-за него более чем бессмысленно, а потому, ради меня, не думайте больше обо всех этих сенсациях, которые привёз Фельдгун.

          Теперь немного о более веселых вещах.

          В первых числах мая прибыло Ваше письмо с Мишенькиным фото. Только одно письмо (пока), которое Вы послали на адрес Геры. Что Вам сказать?! Одно очарование – эта карточка! Я не могу налюбоваться на неё. Могу не отрываясь смотреть на неё по полчаса и мне это не надоедает; но приходится отдавать её обратно Гере, так как он мне её «на совсем» не отдаёт, а только одалживает на время. Где же моё письмо с карточкой, почему его так долго нет?

          Даже по карточке видно, что он хорошо выглядит, имеет много «хейн», а глазенки такие лукавые, что трудно удержаться от желания заплакать от радости, что он так хорош и от горя, что приходится жить в разлуке с ним.

          Но ничего, любимые, худшее уже позади. Год я уже разменяла и теперь с каждым месяцем всё ближе и ближе к моменту нашей встречи.

          Дорогие мои детки, теперь до конца месяца буду вам писать часто, так как все отчеты за прошлый месяц у меня уже сданы. Как я уже писала, я думала, что не осилю эту работу. Но, оказывается, справилась на пятёрку. Но поработать пришлось-таки не мало. Спала не больше 4-5 часов в сутки, а остальное всё время посвящала работе. Зато сейчас имею полное моральное удовлетворение.

          Ну вот как будто и все.

          Живем мы в общем по-старому.

          Я теперь не сплю в бараке, а тут же в конторе (она маленькая-маленькая). Это, конечно, гораздо удобнее, так как мне никто не мешает, и я никому не мешаю. Питание тоже не плохое. В общем, чувствую себя хорошо, хоть внешне и поддаюсь действию времени (стала заметно стареть).

          Гера тоже чувствует себя неплохо. Живём, конечно, очень дружно. Гера помогает мне во всем, как по работе, так и в быту. Я ему, конечно, плачу тем же, но у нас теперь введён строгий режим, и приходится проявлять максимум осторожности, чтобы не потерять опять друг друга.

          Письма пишите по отдельности. Мне на «Литейку», а Гере – как всегда. Так удобнее.

          Дорогие, уже очень поздно и я очень хочу спать. Письмо кончаю. Надеюсь, что оно достигнет цели и вы поверите мне, что для меня очень важно.

          На днях напишу снова. Целую вас всех много раз. Будьте здоровы. Ждите меня и верьте мне.

                                                                             Аня.

 

Нижняя Тура              17 мая 1946 года

Дорогой мой мальчик!

          Только что получила твоё письмо, а также «собственноручное» письмо Оленьки. Как будто свежей водой умылась, так радостно и приятно сразу стало на душе. Родной мой и любимый мальчик, все матери ведь слепы, а тем более ещё находясь вдали от вас, я, бессомненно, вас всех идеализирую, а тебя, конечно, больше всех и мне кажется, что ты у меня самый способный и самый развитый мальчик в Риге. Хочу надеяться и думаю, что по приезде домой не потерплю большого разочарования в своих мечтах.

          Марочка, это моё письмо ты, наверное, получишь в самый разгар испытаний. Дай Бог тебе удачи и успешного завершения твоего учебного года. После всего, опиши мне подробно, как прошли они, с какими отметками ты перешёл и каково твоё самочувствие.

          Большое тебе спасибо за то, что подробно описываешь об Оле и Мише. Это как целебный бальзам на раны. Тешишься хоть теми небольшими эпизодами их жизни, о которых ты пишешь. А ведь сколько их, таких моментов, которые проходят вне нашего зрения?! Но ничего не поделаешь! Терпение и ещё раз терпение. Теперь уже ближе, чем дальше.

          Марусик, меня очень позабавило то место твоего письма, где ты пишешь о том, каким гордым ты себя чувствуешь «при часах». Боюсь только, чтобы ты их не потерял. Советую, приделать к ним ремешок, и вторым концом пришить его к карману. Так будет вернее.

          Между прочим, письма (заказного) со второй карточкой Мишука мы всё ещё не получили. Очень жаль, если оно потеряется. Мне сделали рамку и теперь Мишунёк у меня всегда перед глазами на столе.

          Да, Марик, ты, наверное, как и тетя Роза был огорчен теми глупыми новостями, которые вы слышали через Фельдгуна? Сыночек, выбрось всё это из головы! Всё это полнейший абсурд. Не могу только понять, откуда он выкопал всю эту ересь, и кто был тот человек, который дал почву для этой глупой сплетни.

          Меня вся эта история в одно и тоже время и забавляла, и огорчала, только потому, что знаю вам она доставила много неприятных минут.

          Что писать о нас?

          В настоящее время у меня сравнительно мало работы, но зато мы оба с папой гриппуем. Пару дней я здорово температурила, но теперь легче, только насморк и кашель еще не прошли. Папа ещё себя чувствует неважно (сильно его мучает кашель), но тоже лучше, чем было.

          Дни стоят хорошие, теплые, хочется очень к вам, но об этом пока молчок! И так идет наша жизнь, о которой можно много порассказать, то только не в письме.

          Ну, мой дорогой, пока всего хорошего, поцелуй за меня Оленьку, Мишука, тетю Розу, привет Вове, Нине и тете Хае.

Пиши чаще.

Любящая тебя мама.

 

P.S. Между прочим, дружно ли живёшь с Вовой? Напиши в следующем письме. Собираешь ли ты марки? Как у Оленьки глазки?

 

9 июня 46.

Дорогая Роза!

Я чувствую себя глубоко виноватым, что так давно Вам не писал. Я знаю, что в этом отношении я не заслуживаю снисхождения, каюсь, виноват и прощения от Вас не заслужу. Знаю, что единственный способ добиться от Вас прощения – это только чаще Вам писать. У меня в этом смысле самые лучшие желания, хочу надеяться, что теперь буду писать Вам чаще – но как удастся претворить мои желания в жизнь не знаю, так мой характер ведь не ровный и не всегда добрые свои намерения провожу в жизнь.

Розочка! Третьего дня прибыла вторая фотокарточка Миши, высланная Вами в середине апреля заказным и Ваше письмо, и Марикино. Хоть мы уже имеем одну такую карточку, но получение второй всё же очень обрадовало нас, теперь мы оба имеем возможность любоваться им. Большое, большое Вам спасибо за него. Лучшего мальчика нам не надо. Как описывает его Марик, Вы и Хая, он маленький капризный тиран, но всё равно другого нам не надо. Мы заочно очень любим его и скучаем по нашему незнакомому сыну. И не только за Мишу Вам спасибо. Нам не надо и других детей кроме Оли и Марека, которыми мы гордимся. Кому мы не покажем какое-либо Марекино письмо или фотокарточки, все восхищаются ими. И за всех их, Роза, мы, Аня и я, отлично знаем и понимаем, что благодарить мы должны в первую очередь Вас, положившую столько энергии, силы и любви на их воспитание. Но всё это – только слова, хоть они идут из души, но чем в самом деле я смогу когда-нибудь отблагодарить Вас, чем я смогу хоть в малой степени возместить Вам за Ваши заботы и самоотверженность – этого я не знаю, и это меня печалит. Ведь перспективы мои очень печальные, можно сказать нет перспектив. Ещё так долго надо ждать встречи, что не уверен я, что дождусь её. Ведь за эти предстоящие годы могут произойти всевозможные изменения и нету у меня уверенности, что к лучшему.

Однако, не будем унывать, и будем надеяться на лучшее, как мы это делали до сих пор.

Роза, что мне писать о себе? Моя жизнь проходит более или менее однообразно, в противоположность настроению. Бывает у меня настроение получше и похуже. В последнее время больше похуже, так как и условия несколько ухудшились. Прежде всего питание. Теперь нет спецпитания у нас, его ликвидировали, однако я получал больничный паёк, точнее паёк для отдыхающих. Сыт я был всё это время, но аппетита не имел. Приготовление пищи неважное, да и однообразная она была, так что при сидячей жизни, которую я веду, не было у меня к ней интереса, и я всё оставлял. В последние дни это дело исправилось. Я добился получения продуктов сухим пайком. В индивидуальном порядке мне выписывают лучшие продукты, а кому готовить у меня ведь есть. Таким образом, я стал получать еду почти домашнего приготовления с блинчиками, жареный картофель и т.п. Аня же тоже сыта, но ест она не так вкусно, как я. Она стесняется брать из моих продуктов, думает, что мне не хватит, но во всяком случае она сыта и выглядит свежо и прекрасно.

Во-вторых, у нас пошла полоса усиления режима и всяких строгостей и ограничений. Нам приходится быть очень осторожными, чтобы не бросаться в глаза начальству, т.к. им недолго нас разлучить. Это связывает и вливает ложку дегтя в ту бочку счастья сознания того, что мы вместе. В-третьих, у нас пошла смена начальства. У меня сменился начальник, сменился зам.нач.колонии и другие начальствующие лица. Значит надо снова завоёвывать авторитет, они ведь меня ещё не знают, и я не знаю, что они за люди и как с ними работать.

Но всё это мелочи. В основном, мы оба здоровы, мы оба вместе, работаем с интересом, сыты, обуты, одеты и оба любим друг друга и вас всех и скучаем по вам всем. А жизнь постепенно уладится и все направится. Думаю, что вскоре и питание улучшится, это только временное явление и хуже нам не будет.

Заканчивая письмо, Роза, ещё раз хочу просить Вас писать почаще, и я тоже как-нибудь постараюсь вам чаще писать. Расцелуйте всех детей и Хае передайте, что скоро, скоро напишу и ей.

Между прочим, деньги, высланные в Невьянск, я уже получил и с аппетитом прокурил.

Крепко целую Вас.

                                                          Гера.

 

Нижняя Тура              7.VII.46 г.

Мой дорогой и любимый мальчик!

          Твоё письмо мы получили примерно 30 июня, но всё не было свободного времени для ответного письма. Я рада и счастлива за тебя, что ты успешно и благополучно закончил учебу. Поздравляю тебя, хотя и с опозданием, но всё же ты получишь и от меня поздравления. Я твоё письмо читала много-много раз. Читаю и перечитываю снова и мне кажется, что с каждым разом, что я его читаю, я всё больше и больше узнаю о твоей жизни и жизни Миши и Оли. В тот день я работала очень поздно, а когда легла спать, примерно часа в 2, то лежа в кровати сочиняла тебе ответное письмо и так и заснула, не успев закончить это воображаемое письмо. И вот только сегодня собралась написать его наяву.

          Дорогой мой, по моим расчетам, и если ты действительно уезжал в Двинск, то теперь ты уже, наверное, опять дома. Меня очень интересует как ты съездил, как проводил там время, где бывал, и кого из родных и знакомых встречал. Надеюсь, что ты мне о своей поездке напишешь подробно с чувством, толком и расстановкой. Твои письма я обязана всегда читать вслух девушке, с которой я работаю, своей уборщице и всем друзьям и приятелям. Иногда прихожу домой и говорю, что получила письмо от тебя. Они сразу же с обидой в голосе говорят: «Ну так почему же ты не говоришь ничего и не читаешь вслух». Как будто бы это уже само собой разумеется, что я должна читать их вслух. Да! Такова наша жизнь. Живём как будто бы интересами нашего узкого круга, но в душе один уголок всегда для вас, мои родные и любимые, и всегда с вами! Впрочем, теперь уже не так долго осталось ждать. Вот уже я разменяла десятый месяц, и скоро, скоро буду с вами.

          Марочек, как здоровье тети Розы и как твое. Прошли ли прыщи на лице? Если нет, то это очень плохо и вина вся ложится на тебя, потому что ты, Марик, не хочешь понять того, что ты уже взрослый человек и должен мыть руки хотя бы три раза в день. И что есть элементарная гигиена, которой должен придерживаться каждый культурный человек. Если ты неаккуратен, то старайся перебороть эту слабость и всё будет в порядке. А за тетей Розой, Марочка, присматривай сам (ведь некому сейчас о ней позаботиться), старайся по возможности облегчить ей жизнь, помогай ей чем можешь и никогда не давай ей делать то, что можешь сделать сам. Ведь ты сейчас свободен, а потому я тебе и хочу дать такой совет, тем более, что хорошо знаю, что ты и сам думаешь точно так же, как и я.

          Дорогой мой и любимый, о себе писать нечего. Живу по-прежнему. Новостей нет ни каких, за исключением того, что у нас сейчас очень большие строгости в быте и режиме. Мужчины и женщины – это два полюса, которым нельзя, вернее не положено, иметь ничего общего друг с другом, но которых, несмотря на все преграды и ограничения, всё же влечет друг к другу и вот на этой почве вечные трагедии. Впрочем, меня это пока не коснулось, пока я благополучно обходила и обхожу все эти подводные камни.

          Ну, родной, целую крепко, крепко, жму руку, на днях напишу ещё (у меня теперь будет посвободнее со временем). Привет всем, всем, тете Розе, тете Хае, Оле, Мише, Нине и Вове, а также Рае, Вере, Иде. Получили ли вы мои карточки? И как понравились они Оле?

          Напиши также как провели своё отпускное время тетя Хая, Вова и Нина. Получаете ли ещё письма от Цили и что она пишет.

                                                                   Твоя мама.

Н. Тура                                                                15 июля 1946 года

Дорогой мой мальчик!

          Я написала тебе не так давно (в этом месяце) письмо в Ригу. Думаю, что ты его не читал, так как оно тебя, вероятно, не застало. Хочется послать его в Двинск, чтобы ты его мог сразу получить, но папа не советует, говорит, что ты уже к тому времени будешь определенно в Риге.

          Дорогой мой, я уже тебя в том письме поздравляла и выражала свою радость по поводу того, что ты так хорошо закончил свой учебный год. Продолжай и дальше в том же духе. Хотя эти истины и пресные, но всё же они не теряют от этого полноты своего значения.

          Мальчик мой, много радости мне доставили ваши карточки. Мишенька очарователен, он так естественен, когда надулся у тети Хаи на коленях, так обворожителен, когда улыбается на других карточках, что бесспорно всеми признан «замечательным пацаном». Хороша и Оленька на карточке, только ты, Марусек, что-то неважно получился. Если ты на самом деле так сильно похудел, то постарайся поправится во что бы то ни стало, потому что при стремительности твоего роста эта худоба может даже влиять на здоровье. Марочка, я советую тебе поправиться, а сама в это время подумала, что вы, наверное, питаетесь неважно и смешно мне тебе давать такие советы. Но всё же, не взирая на качество пищи (которая, возможно, заставляет желать лучшего), старайся есть побольше.

          Марик, знаешь, на карточке никто не верит, что ты мой сын, все говорят «братишка» и я уже жду с нетерпением того момента, когда смогу сама увидеть и расцеловать «этого братишку».

          Марочка, напиши мне подробнее о наших двинских родных. Что делают дочери тети Лели? Почему ты не упоминаешь о ёе сыне? Где остался их Гера? Что делает и где работает Додя? Имеет ли тетя Леля известия о своем муже? Или, может быть, она снова замужем? Не слышал ли ты что-нибудь о Вайнштоках? Точно ли, что тетя Дора, дядя Давид и Лидочка погибли там во время оккупации? В общем, напиши всё, что знаешь обо всех и передай большие приветы всем-всем, дяди Фейгину, тете Фейгиной, тете Леле, тете Циле, тете Оле, дяде Лёве и всем-всем. Хотела бы очень их всех видеть, но пока это невозможно, а в ближайшем будущем, если все пойдет нормально, думаю, что увижу всех и лично отблагодарю за заботу о тебе.

          Дорогой, что писать о себе совсем не знаю. Дни бегут за днями как будто быстро, а в целом время подвигается медленно. Днём всякие заботы отнимают почти всё свободное время, день заполнен, хоть и нельзя сказать, что я перегружена работой (сейчас). Дни у нас стоят хмурые, пасмурные. Июль совсем не похож на июль. Холодный и дождливый, и скоро уже осень, а там зима и я «отрываюсь» (по местному выражению) отсюда. Правда где-то, в глубине души, чувствуется некоторое раздвоение, потому что, с одной стороны, невыразимо хочется вас всех видеть и быть с вами, а с другой стороны до боли жаль оставлять папу здесь совершенно одного. Но ведь случившегося не переделать, а оставаться здесь по истечении срока тоже невозможно, так что придется собраться силами и запастись терпением в дальнейшей жизни и делать то, что подсказывает жизнь, т.е. с вами вместе дождаться и его возвращений.

 

          Марек! Вчера я начал письмо Розе и Хае, не успел закончить. А сегодня мама пришла и у меня в конторе написала это письмо. Я урвал несколько минут и пишу тебе. У меня, понятно, полугодовой отчет и я очень перегружен – нет свободного часа, чтобы вам написать. Но на днях сдам отчет и писать буду чаще.

          Дорогой мой, я не понял в твоем письме из Двинска, как «иначе ты стал смотреть на эти вопросы после Крейцеровой сонаты»? Мне жаль, что не имею возможности лично поговорить с тобой по «этим вопросам». Ты теперь в таком возрасте, так называемом «переходном», когда возникают и образовываются у человека взгляды на жизнь и её проявления. И здесь тебе нужна помощь старшего товарища, который смог бы помочь тебе разобраться в возникающих вопросах. Я надеюсь, что когда мама приедет, ты будешь с ней достаточно откровенен и поделишься с ней твоими вопросами и сомнениями, возникающими взглядами – она у нас умница и знает жизнь – она поможет тебе разобраться.

          Ну, Марочка, кончаю, пиши чаще и подробнее. Поцелуй всех детей от моего имени и всем нашим друзьям передай привет. Ждите моё фото. Я ещё не знаю, как оно выглядит, завтра его принесут и пошлю вам. Аню в конце месяца тоже сфотографируем.

                                                                                                Гера.

 

 

Н. Тура                                                                         21 июля 1946 года

                   Здравствуйте, дорогая Роза Давидовна, Хая и детки!

          Сегодня у нас ясный безоблачный день. Солнце ярко светит – у нас общий выходной. В такие дни почему-то больше душа болит и больше хочется встреч с родными и близкими. Происходит ли это потому, что больше свободного времени для размышлений и для дум, или от того, что девушки в секциях и на дворе поют грустные, грустные песни, право не знаю. Во всяком случае, хоть расстояние времени с каждым днём убывает, но желание видеть вас всех и быть с вами с каждым днём прибывает.

          Дорогие, пишите почаще и подробнее обо всем. После тех писем с карточками мы больше писем не получали. Интересует меня исключительно всё о вас. Прежде всего где теперь наши ребята? Дома ли уже Марик, дома ли Оленька, приехали ли Хаины Вова и Нина? Воспользовалась ли уже отпуском Хая? Как Вы, Роза Давидовна, справляетесь со всем домом одна? Если Марика Вам не хватает, то вызывайте его домой. Как поживает Мишенька? Много ли он ещё капризничает? Как спит по ночам? Как у вас дело обстоит с дровами и как с финансами? Как лично Ваше здоровье? Как у вас с овощами и фруктами? Живя здесь, в этом Богом забытом месте, кажется, что нигде нет ни овощей, ни фруктов, ни ягод, настолько трудно здесь что-нибудь достать. А на самом деле уже, наверное, ягодный период на подходе?

          Дорогие, напишите также какие есть известия от Цили Ершовой, и что ещё узнала Хая о судьбе Рашельберт.

          Ну, дорогие, по массе моих вопросов вы можете понять, что мне всё-всё интересно о вашей жизни, а потому не скупитесь и пишите обо всем.

          Теперь о наших новостях, хотя их очень мало.

          Гера уже сфотографировался, но карточка получилась малюсенькая (как для паспорта), очень бледная и неудачная и мы не решились вам её послать. Может быть, удастся ещё раз сфотографироваться лучше, тогда уже вам пошлём. Кроме того, ещё новость, он себе сбрил на прошлой неделе бороду, а на этой уже опять запустил бородку и третья, и основная, это то, что ему сшили в мастерской гимнастерку, брюки и телогрейку стёганную. Всё черного цвета, из бумажного не то сатина, не то молескина. В общем, Гера сейчас одет, хоть надо сказать прямо, что телогрейка сшита по лагерному неважно, что, впрочем, здесь в высшей степени не имеет никакого значения.

У меня всё по-старому. Вчера у нас был концерт. Были сравнительно неплохие номера, но такая масса народа, такая жара и духота, что мы рады были концу как избавлению от этого пекла. Геру ещё до начала концерта вызвали на работу, думал, что быстро закончит и придёт, но так и не пришел. Очевидно, было много работы и спешной.

Любимые мои, заканчиваю письмо. Целую вас всех много раз. Жду письма от Оленьки и Мишука. Ведь я ещё не знаю, как им понравились мои видики. Привет Рае, Вере и Иде. Между прочим, что с Идой? Почему ничего о ней не узнаете?

Кстати, или мне кажется, или вы на самом деле писали мне, что писали Семену и Моисею Вайниток? Интересно, получили ли вы ответ от них?

Нижняя Тура                                                              30 июля 1946 г.

          Дорогие! Сердце так переполнено любовью и благодарностью к Вам, что не знаю даже с чего начать своё письмо. Благодарю за сюрприз-посылку, которую мы сегодня получили. Любимые мои, когда утром зашёл ко мне в контору комендант и сказал, что для меня посылка, я ему не поверила. Думала, что подшучивает, как это обыкновенно здесь принято. Но в конце концов он убедил меня и я, решив, что это не подвох с его стороны, а действительность, побежала в штаб сообщить об этом Гере, вместе получить и поделиться. Но, мои дорогие, как приятно было чувствовать вашу любовь и заботу, через сотни-сотни километров; такие минуты запоминаются надолго, на всю жизнь… Когда мы шли на почту, Гера строил всякие догадки от кого может быть посылка, называя наших бывших «друзей», одного, другого, третьего, я же сказала, что кладу голову про заклад, что посылку могли послать только тетя Роза с Хаей, т.е. люди, которые действительно любят, помнят, родные и близкие на деле, а не на словах. И так оно и было.

          В общем всё было в целости и сохранности. Бутылка с маслом даже без трещинки, шоколадки с ромом ничуть не раздавились, всё было замечательно, хорошо и вкусно. Разбирая посылку, я себе ясно представляла, как вы её подготавливали, как доставали где-то ящичек, беспокоились о том хорошо ли всё дойдёт. Так мне это всё живо представлялось, что я не смогла удержаться от слёз. В каждой вещи я видела руку и заботу любимых мне людей и это-то больше всего меня трогало. Когда же мы увидели пакетик с надписью «от Вовы», то так обрадовались этим двум словечкам, как будто бы получили большое письмо от вас. Спасибо Вова. Крепко жму тебе руку, пока через письмо, но скоро, скоро уже на самом деле. В общем, мои хорошие, спасибо. Вы, конечно, прекрасно знаете, что мы сыты, хлеба хватает, даже остается, да и с остальным тоже как-нибудь устраиваемся. Об этом поговорим подробнее уже дома, но важно внимание, память и забота о нас, что, как я уже писала, выше, дороже всего на свете.

          Впрочем, больше, пожалуйста, этого не делайте. Кушайте сами и пусть детки кушают. Знаю прекрасно, что вы живете небогато, а потому не нужно больше отягощать ваш бюджет такими посылками. Живы будем, ещё накушаемся всего.

          Любимые, хотела написать вам много, хотела выразить свою благодарность и любовь к вам, но расчувствовалась, разревелась и, кажется, ничего путного не сказала.

          Ну ладно, Бог с ним. Надеюсь, вы меня поняли, а Гера напишет яснее, ведь он спокойнее меня во всех случаях жизни.

          Итак, мы сегодня пировали. Курили рижские папиросы, кушали шпроты, баловались печеньем, шоколадом, но больше всего вспоминали и говорили о вас, мои дорогие.

          Роза Давидовна, зная Ваш характер, думаю, что инициатива посылки, а также и практическое выполнение – в большей степени принадлежало Вам, а потому примите мою особую благодарность и выговор тоже, потому что Вам, конечно, больше чем мне нужны жиры и поправки.

          Ну пока до свидания!

          Пишите, пожалуйста, чаще.

          Маринька, наверное, уже дома. Получил ли ты мои письма? Пиши, сынок, чаще. Каждый раз от одного письма до другого я считаю дни.

          Всего хорошего, мои любимые, ещё раз благодарю вас, Роза, Хая, Вова, Марик и даже Нину, Олю и Мишутку.

          Крепко, крепко целую. Жду писем.

                                                Любящая вас Аня.

Н. Тура                7.VIII.46 г

Здравствуйте, дорогая Роза Давидовна!

          Вчера получила Ваше большое письмо, за которое большое спасибо. Хотела сразу же сесть за ответ, но только сегодня сдала последнюю форму отчёта и вот, сидя в штабе, пишу Вам письмо. Немного об окружающей нас обстановке (попутно, знаю, что Вам интересно).

          Сейчас 5 ч. 30 м. дня. Занятия в штабе ещё не закончились (Работают до 6 ч. веч.). Я сдала отчёт, но к Гере подходить, чтобы с ним посидеть, ещё нельзя. Надо ждать шести часов, когда все разойдутся, тогда, не в рабочее время, можно на свободе посидеть и побалакать. Гера работает очень, сказать даже можно, страшно много. Теперь у него новый главбух. Он очень требовательный, мелочный и всё валит на Геру. Целый день только и слышно: «Сегаль! Сегаль!». Сколько Гера не работает, он всё ещё говорит, что Сегаль можно дать гораздо больше того, что он делает. Правда, даже из этих слов явствует, что он его ценит как работника, но это не мешает, а даже наоборот ещё способствует тому, что он его эксплуатирует не мало. В отношении здоровья пока у него всё обстоит хорошо. С питанием тоже более или менее в порядке. Да тут ещё Ваша посылка, которая свалилась как с неба, и которую мы совсем не ждали. Всё содержимое, которое Вы перечислили в письме, мы получили полностью. Даже конфетки не пострадали от дальнего расстояния, и мы с ними тут же на почте расправились. Рае передайте большое спасибо от меня и от Геры. Я очень тронута её вниманием. Как я уже Вам писала не раз, мы не голодаем, питания нам вполне хватает, но таких «деликатесов» как варенье, шоколад, консервы, печенье, масло животное, конечно, кушать не приходится, а потому всё это было особенно вкусно.

          Но читая Ваше письмо и подытоживая все затраты энергии, труды, хлопоты, которые потребовала от Вас отправка этой посылки, должна Вам сказать, что не надо было этого делать. Ведь Вам, дорогая Роза Давидовна, всё это досталось не легко, и мне просто жаль Вас и жаль тех трудов, и жертв, которые Вы принесли для достижения этой посылки. Вам и без этого хватает хлопот и забот.

          Теперь по поводу того, что Вы беспокоитесь об остальных карточках Мишука, то могу Вас обрадовать, что мы получили все. Ведь уже скоро, скоро я вас всех увижу в жизни, но об этом пока даже боюсь и думать, боюсь и мечтать о таком счастье. О предстоящей жизни (когда я буду вместе с вами) размышляю много, но что можно придумать, находясь в дали от вас и не зная совершенно ваших условий жизни? Так или иначе, считаю Ваше замечание о том, что предстоит много трудностей, совершенно справедливым. Да, трудности будут, но такова наша судьба! Как-нибудь проживем!

          Ну что ещё писать не знаю. Сейчас уже 6 ч. Пойду к Гере, чтобы он тоже вам приписал. Вы на него не обижайтесь за то, что он редко пишет. Он действительно не имеет ни одной свободной минутки.

 

          Дорогая Роза! Аня чуть ли ни силком заставила меня бросить дела и взяться за перо. Вкратце она пишет о нас. Я могу только добавить со своей стороны, что я очень и очень благодарю Вас за проявленное к нам внимание и чуткость. Аня, придя домой с посылкой, так была растрогана, что долгое время сидела и плакала. Да и у меня слезы наворачивались на глаза, когда я вспоминал семью и представлял себе как это все оформлялось. Все эти вещи, которые Вы нам прислали, так напомнили мне дом, Вас и детей, всё было сделано, куплено и упаковано с таким вкусом и вниманием, что Ваша чуткость и вызвала растроганность и умиление. Да что говорить, Вы сами себе отлично все представляете, иначе Вы ведь не стали бы её посылать. Ещё раз, Роза, большое спасибо, и просьба на этом успокоиться и больше таких приятных, но сложных сюрпризов не делать. Целую всех детей и Рае спасибо, и Хае привет. Ваш Гера.

 

          Целую вас всех. Жду письма от Оленьки, когда Марик приедет домой. Горжусь ею по Вашим письмам, она молодец. Привет Хае, деткам, Рае, Вере и другим.   Аня.

 

Нижняя Тура              11/VIII 46 г.        

          Дорогой мой мальчик! Получила твоё письмо от 12.VII. Но ты моих писем, конечно, не получал, так как я их адресовала в Ригу. Очевидно, и это придётся направить в Ригу, ведь ты уже к началу учебного года должен быть там. Ну что тебе, дорогой мой, писать?

          Ты обижаешься, что мы редко пишем. Но это неверно. Я пишу часто, примерно 4 письма в месяц. Плохо только то, что они поступают не постепенно, а пачками, в этом уже не моя вина, а причина в том, что их здесь накапливают и отправляют разом. Но это изменить, конечно, нельзя.

          Я очень жду твоего приезда домой. Думаю, тогда получить письмо от Оленьки, а также мечтаю получить больше мелких подробностей и сведений о детях, о которых я сильно скучаю.

          Ты, наверное, уже знаешь, что мы получили приятный сюрприз – посылку от Розы Давидовны. Там было много хороших вещей, которые пришлись нам по вкусу.

          После долгих хлопот, усилий, и всякой переписки с Лагерем № 1 и даже с прокурором ЦИТЛК, наконец поступили мои личные деньги оттуда. Помнишь ли ты, сколько я брала с собой денег, когда уходила из дома? Так вот там, будучи ещё в Нижнем Исетске, я брала из этих денег 150 руб., а теперь мне вдруг присылают 856 рублей!? Не правда ли, интересно! Таким образом я вознаграждена за долгое ожидание этих денег вполне и вполне они пришлись нам как раз кстати. Во-первых, у нас вчера в лагере было свежее мясо, а во-вторых, сало. Папа купил 2 кг мяса и 1 ½ кг сала. Я его перетопила (как дома, только без лука) и мы опять живем с жиром. Из мяса же он сварил сам прекрасный суп с лапшой и сегодня меня угощал им.

          Вот так идёт наша жизнь.

          Я очень рада за тебя, что ты хорошо отдохнул и доволен своей поездкой в Двинск. Тяжело, конечно, пришлось тёте Розе, но я думаю, что по приезду домой постараешься ей помочь всем, чем сможешь.

          Я написала также письмо Ляле Кучель. Не знаю только, получила ли она его.

          Напиши, Марик, подробнее о своей жизни, о ребятках. Напиши, как получился твой пиджак, какие у тебя прогнозы к новому учебному году, напиши с кем больше всего встречался и дружил в Двинске и т.д.

          О нас больше писать нечего. Живём по-прежнему, работаем по-прежнему, ждём конца, который моментами кажется уже совсем близко, а временами, в тяжелые минутки, кажется, что не хватит терпения дожить до этого желанного момента.

          Папа почти домой не пишет. Он работает очень много, да и вообще «запарился» со своей работой.

          Марочка, поцелуй за меня крепко Мишутку и Олю, передай им приветы и напиши мне от них письмо «собственными словами».

          Целую тебя крепко-крепко. Пиши чаще. Привет всем родным и знакомым.

                                                                   Твоя мама.

Нижняя Тура              15 августа 1946 года

Здравствуйте, дорогая Роза Давидовна!

          Наконец-то собралась Вам писать, хотя по уговору должна была это сделать дня три тому назад, но в то время я оправила Марику письмо и с этим письмом потому задержалась. Дорогая моя, у меня всё по-прежнему, всё по-старому. В этом месяце у меня почему-то свободного времени немного. Одна работа сменяет другую. Кроме того, много времени отнимает возня с табаком, который продают у нас в ларьке в свежем виде только срезанным с гряды. Приходится его рубить, сушить, снова рубить и сеять, но зато мы курим свой табак и получается значительно дешевле, чем готовый. Моя помощница – счетовод тоже мне помогает мало. Во-первых, она поленивается, а во-вторых, болеет всё то желудком, то зубами, то ещё чем-нибудь. Но я ничего против не имею того, что мало остаётся свободного времени. Это лучше, потому что меньше задумываешься над своей жизнью, своей судьбой и над будущим.

          Вот уже скоро с сентября месяца останется всего 7 месяцев. Время идёт сравнительно быстро. В мечтах уже представляю себе, как я покидаю здесь этот «дом родной», как еду к вам, как приезжаю, как встречусь со всеми вами, а дальше уж ничего не могу придумать. Это всё уже там видно будет.

          Дорогие, только боюсь, что вы меня найдете здорово изменившейся. Я очень, очень постарела. Лицо всё в морщинах, а волосы пестрят сединой. Годы берут свое, как ни больно, но лучшая половина жизни уже прошла.

          Впрочем, все это не так важно. Лишь бы вы все были здоровы и дожить до радостной встречи. Ровно через месяц Оленькины именины. Как бы я с радостью послала ей какой-нибудь подарочек, тем более, что возможность есть. У нас есть своя модэльная мастерская. Можно было бы сделать маленький чемоданчик, коляску или что-нибудь ещё. Но ведь переслать нельзя. А хранить у себя нельзя у нас таких вещей. Итак приходится находится так далеко от вас, и даже подарка послать тоже нет возможности. Это всё очень горько и обидно. Всё же в тот день (вы ведь его наверняка как-нибудь отметите), а я буду хоть в мыслях чувствовать себя вместе с вами.

          Я уже Вас спрашивала в письме, много ли у вас там овощей и фруктов и каковы цены на эти предметы. Напишите, пожалуйста; мне это интересно для сравнения.

          Мы уже тоже попробовали свежего картофеля и не сегодня, завтра уже начнут отпускать на кухню. В смысле питания живем сейчас неплохо (это самый первый, второй … и последний – и самый основной вопрос каждого з/к). Покупаем муку, печём часто, булочки, пирожки, иногда рыбу, из круп имеем всё время лапшу, хлеба нам нормы хватает, так что не беспокойтесь и не хлопочите больше о посылке. Как я уже писала, мои деньги тоже поступили, наконец, сюда, так что пока мы обеспечены более или менее всем, что только возможно в наших условиях.

          Ну, кажется, о нас написала всё, всё. Пишите теперь о вас, всё подробно. Пишите как живы, здоровы, приехал ли Марик домой, где Хая теперь? Отдохнули ли уже её ребятки? Съездили ли Вы, Роза Давидовна, в Двинск, как мечтали? И как устроились с домом и детьми? Как вы рассчитываете прожить зиму, есть ли у Оленьки теплое пальто? Как устроился Марик с одеждой? Думаете ли закупить картофеля на зиму и т.д, и т.д.

          Хочется так много знать о вас, что даже не знаю о чём раньше спрашивать.

          В общем, пишите всё и обо всех.

          Да, ещё вопрос: получаете ли письма из Сосьвы? Здесь на днях освободился сын Степанова и уехал в Сосьву; я сначала хотела послать с ним письмо, но Гера отсоветовал.

          Вообще же здесь много сосьвенских, но из общих знакомых, кажется, никого нет, кроме, если Вы только помните, хозяйки Каданера (рядом с Нарсудом).

          Ну, дорогие и любимые, пока всего хорошего. Целую всех вас, Мишеньку, Оленьку, Марика, Вас Роза Давидовна, Вову, Нину и Хаю.

          Привет всем знакомым.

          Пишите все и чаще.

          Если Марик приехал домой, то жду письма так же от Оли.

Здравствуйте, все! Аня ведет себя так безобразно, что в пору её отлупить. Подумайте только, написала такое большое письмо и не нашла места в нём сообщить, что я тоже скучаю по дому (в свободное от работы время, а его так мало, что можно сказать совсем нет), что я много работаю, что Аня сдала свой отчёт по цеху отлично, а наш отчёт готовится в лихорадочном темпе. Что мне очень неприятно и неудобно перед вами, что не пишу вам, но как только отошлём отчет, сяду и большое, большое письмо напишу.

          Я не читал, в общем, что Аня пишет, просто некогда, мельком только пробежал глазами, но меня интересует всё, о чем она спрашивает и, в частности, чтобы представить себе лучше вашу жизнь, сколько обошлась посылка, каждая вещь отдельно. Я хочу знать цены. Быстро, быстро и много пишите и обо всём.

                                                                   Ваш Гера. Всех вас крепко целую

 

 

18 августа 1946 года 10 ч.утра

          Дорогой Марек! Выпало мне немного времени – спешу использовать его, чтобы тебе написать. Я уже давно тебе не писал. Живая (письменная) связь оборвалась, необходимо её возобновить. Я думаю, что ты уже давно в Риге, и помогаешь Розе в будничных хлопотах. Я уже с нетерпением жду от тебя подробного письма, как ты нашёл Олю, Мишу и Розу после длительной отлучки, лучше они выглядят, или хуже, как Миша тебя встретил, как ты сам, поправился ли в Двинске, в общем, обо всём. Что у Хаи и её детей?

          Сегодня у нас экстраординарная работёнка, в которой участвуют большинство бухгалтеров. Наша колония разделяется на две части. Для оформления этого мобилизовали нас всех. Сейчас сидим с бумагами и канцпринадлежностями и ждём команды начать перепись. Этим временем я и пользуюсь, чтобы писать тебе. (Только что пришла мама, она тоже участвует в этой работе). Сейчас она сидит, поправляет прическу. Она смеётся, шутит с окружающими, и, поправляя прическу, выдергивает седые волосы, которых в её густой массе воронённых волос совсем не много. Она очень загорела, всё лицо в веснушках, телом она довольно полная, но на лице лежит печаль усталости.

          Вчера мы были с ней на концерте. Имели «массу» удовольствия. И, по правде сказать, не столько от концерта, сколько от того, что провели пару часов вместе. Мы встречаемся каждый день, но, в основном, в деловой обстановке, в присутствии посторонних людей, а наедине бываем минут пятнадцать, в обеденный перерыв, когда все уходят из штаба обедать, а мы немного задерживаемся. В общем, не очень уютно, но всё же очень хорошо и это.

          Началась работа, кончаю писать.

 

                                                                   Тот же день, 6 ч. вечера.

          Продолжаю. В общем, дорогой мой, о нас, о нашей жизни много не распишешься. Мама приедет, всё расскажет подробно. А в целом у нас изменений нет, живём, работаем, сыты, курили, здоровы, а местные новости носят такой узкий местный характер, что не могут быть интересны. Что наше начальство сменилось, я уже писал. С прежним начальством мне было лучше работать, но и с новым можно работать, постепенно споёмся. На бытовые условия смена начальства не отразилась, а это, в наших условиях – главное. С новым начальством добавилось очень много нервной работы, иной раз едва добредаю до постели, настолько устаю. Но жаловаться всё же не имею права, т.к. мне всё же лучше живется, чем тысячам других людей в нашей колонии.

          Дорогой сынок, пиши, пожалуйста, подробно о жизни в Двинске, меня очень интересует что там и как. Напиши, как выглядит город, как там живут люди, кто там есть из моей родни и знакомых, всё опиши. Мне это очень интересно.

 

                                                                   21.VIII.46.

          Дорогой мой «старший сын»! Сегодня получил твое письмо из Двинска от 5.VIII.46. Сынок, дорогой! Мама разволновалась, что вы, мы вызываем жалость у посторонних, что Зайдель тебе подарил 100 руб. Я же смеюсь над этим. Ведь будет и на нашей улице праздник! Было время, когда я помогал людям суммами большими чем 100 руб. и делами, которые в переводе на деньги вообще не поддаются оценке. И помощь была мною оказана не одному человеку, и не десятку, а гораздо больше. И если моим детям или мне помогут в минуту жизни трудную, то я совсем это не считаю позором, а только незначительным возмездием того, что я сам делал людям. Так что плюй, родной, на эту щепетильность и от хороших людей можешь принимать подарки с чистой совестью.

          Я, мой сын, горжусь тобой, что ты со столь ранних лет уже проявляешь некоторую самостоятельность и кое-что зарабатываешь себе. Когда-то я говорил маме, что надо тебя отпустить немного пожить самому, без папы-мамы, что ты слишком привык к тому, чтобы жить под нашим крылышком. Это развило бы в тебе более серьезное отношение к жизни, развило бы в тебе практичность и самостоятельность, что пригодилось бы впредь в жизни. Мы тогда только говорили об этом, на самом деле мы очень боялись этого опыта. И даже, когда отправляли тебя в пансион, то тоже боялись и дрожали за тебя, нам казалось, что под нашим надсмотрением вернее. Теперь судьба, не спросяся нас, сама распорядилась и проделала этот опыт. И я безумно рад, что ты не ударил лицом в грязь и с честью выходишь из этого испытания и крепнешь в борьбе с жизнью.

          Дорогой мой, теперь уже окончательно кончаю письмо. Крепко жму тебе руку, сынок, и поцелуй от меня детишек и Розу.

                                                          Папа Гера.

 

 

Нижняя Тура              21.VIII.46 г.

Дорогие мои, здравствуйте!

          Сегодня целый день дождь, небо хмурое, серое, ветер холодный и злой, в добавок у меня не хватает стекла в окне, следовательно, в конторе тоже сегодня неуютно, и я тоже такая же хмурая как эта погода.

          Всё это, конечно, временное и без каких-нибудь особых причин, просто моментами тяжелее, моментами легче вот и всё.

Сейчас, Марик, получили (как раз в тот момент, когда я засела за письмо вам) от тебя письмо и всё ещё из Двинска. Мой дорогой сын, я тебе за это время отправила много писем и мне жаль, что ты их не получил. Родной мой, так хочется побольше узнать о тебе, что читаешь между строк. Когда папа прочёл твое письмо, он сказал, что подобно тебе он тоже почему-то не любил жить у Фейгиных, и ему тоже не нравился их шумный колхозный порядок. В отношении же случая с Зайделем, о котором ты пишешь в письме, даже не хочется ничего говорить, так больно было мне и папе это читать. Но ничего, сынок, в жизни так же, как и в карусели бывают взлёты, бывают и падения. Я всё же надеюсь, что этот период скоро закончится и в первую же очередь я с ним расплачусь. Пусть, может быть, это и наивно и в жизни с такими мелочами не считаются, а здесь у нас происходят вещи почище и во много раз, но всё равно мне уже теперь трудно перевоспитаться и тем более менять свои убеждения.

Ну что ещё писать? У нас всё то же. День сменяет днём, без особых радостей и без особых волнений. Наши узкие интересы, которыми мы живём, в письме не опишешь, а другого ничего нет. Пишите, пожалуйста, чаще, особенно ты, Марик. Желаю успехов к началу учебного года и рада тому, что ты с охотой ждёшь этого начала. Приятно мне так же было читать о твоих заработанных деньгах. Это очень хорошо и старайся и дальше подрабатывать. Жду с нетерпением письма от тети Розы. Хочется узнать, как она съездила и каких набралась там впечатлений и новостей.

Итак, пишите. Ждем. Так же и от Оленьки жду письма. Целую всех вас много раз. Обнимаю, снова целую. Привет всем.

                                                                   Аня.

 

 

25.VIII.46 г.

Дорогая Роза!

          Сегодня у нас выходной день. Но так как у меня всё же очень много работы, то и сегодня я на работе. Днём, как обычно, пришла Аня, и тут у меня мелькнула «преступная» мысль всё же устроить себе хоть полдня отдыха, наплевав на все дела. Таким образом, после длительного периода времени, не помню уже сколько, я сегодня отдыхаю. В 2 часа дня пошёл к дежурному и взял у него пропуск на «литейку». Но попал туда только в пятом часу. Теперь время уже 7 часов вечера, сижу у Ани в конторе, она меня тут хорошо угостила (у её подруги сегодня передача), мы закурили (её подруге передали так же папиросы, одну пачку она дала мне) и тут мы решили, что я должен написать домой, т.к. в другое время мне очень трудно собраться).

          Дорогая Роза, хотя Вы и писали Ане не показывать мне письма, но она всё же показала и показывает все ваши письма. И, оказывается, их можно мне показывать, потому что во всех без исключения затронутых Вами вопросам, я солидарен с Вами. Вам, конечно, на месте виднее, что хорошо и что плохо, и каковы люди, и с кем детям лучше. Касаемо этого может быть спокойны, и не заблуждайтесь, не думайте, что я на кого-нибудь больше надеюсь, чем на Вас в смысле ухода, внимания и ласки к детям. Мы с Аней не однажды с любовью и благодарностью вспоминаем Вас, и мы спокойны за детей, зная, что Вы с ними.

          А посылка?! Эту посылку мы поели, но всё не можем забыть её. Это было для нас потрясающе-неожиданно. Аня плакала, я тоже был подавлен, но внешне не проявлял этого, и всё мне не верилось, пока не увидел В/ обратного адреса на посылке и пока не увидел родные банки конфет и коробки от печенья «Лайма».

          Вы спрашиваете, понравилось ли нам варенье. Да, Розочка, не было ни одной вещи в посылке, которая не была бы нам по вкусу. Варенье, масло, сухари, сухарики, консервы, шоколад, конфеты, и т.д., и т.д. А кильки!!! Кильки были особенно чудесны и особенно вкусны нам. Кильки – это было самое пикантное из всего, даже пикантнее шоколада, конфет и варенья, хоть мы оба очень любим сладкое. И, вообще, таких посылок, таких, если можно так выразиться, «тонких» вещей, я в нашем быту не видал. И принимая её, и едя её, и вспоминая её, мы каждый раз думаем о вас и стараемся представить себе сколько трудов, хлопот, беспокойства и денег стоило всё это Вам. И права была Аня, когда мы получили извещение, что Ане посылка и я гадал, кто бы это мог послать, она говорила, что кроме Розы никто никогда не пошлет нам ничего хорошего.

          Вопрос ещё один. Вы пишите, что странно, почему Гера ничего не пишет. Я, правда, пишу мало, но всё же в течение июля и августа месяца я написал Вам и Мареку не меньше 4х-5ти писем. Отсюда вывод, что не все письма к вам доходят.

          Если это так, то прошу ещё раз выразить Рае мою благодарность за ту помощь, которую она оказывает вам и детям, ту долю внимания, которую она проявляет к ним и то участие, которое она принимала в посылке.

          И той женщине, вашей соседке, которая помогла Вам, тоже прошу передать мой привет и спасибо.

          Ну ещё, Розочка, когда-нибудь может быть встретимся, поговорим подробнее, а пока кончаю письмо, крепко целую Вас и призываю Вас не волноваться, беречь своё здоровье, часто писать нам и прошу поцеловать всех детишек, большого Марека и маленьких Олю и Мишу. А если Оля уже большая, то поцелуйте «большую Олю». Пусть Марек напишет, как он всех вас нашёл после длительного отсутствия. К Ане теперь набралось в конторе много народа – все бригадиры, заполняют наряды, это обычная вечерняя её работа. Я же в уголке её малюсенькой конторы пишу пока Вам.

          Ещё раз целую Вас и крепко благодарю.

                                                                   Ваш Гера.

 

8.IX-46 г.

Отбросил все самые спешные дела и пишу тебе, Марек, а то уже совесть замучила, что мало пишу.

Иногда, Марек, и довольно часто, вечерами, перед сном, лежу с закрытыми глазами и полностью отдаюсь мыслям о семье, представляю себе, как вы там живёте, ваши заботы и радости, трудную рижскую жизнь без отца и матери. Представляю себе озабоченную, усталую Розу, вечно занятого, в хлопотах по домашним делам и учебе тебя, ещё не понимающую положения спокойную и деловитую Олю и маленького тиранчика и любимца семьи, центра всех интересов – Мишу. Представляю себе трудовой день Розы, Хаи, шумный дом когда все в сборе, и очень смутно – Вову и Нину, всё же не знакомых мне племянников. Иногда задаюсь себе вопросом, неужели ты действительно так возмужал, как это выглядит по твоим письмам, неужели за эти два года ты настолько повзрослел, что не узнаю больше твоего характера, который я знал до сих пор. Я знал тебя как рассеянного, скоро увлекающегося и скоро остывающего к своим увлечениям мальчика, беспомощного в практических вопросах, самолюбивого, который расплакался от того, что его подразнили, когда он однажды прикурил для мен у Миронова, и не пошел с нами в кино. А теперь?  По письмам судя, ты очень трезво рассуждаешь, совсем как взрослый человек, ты – человек, сознающий свой долг и обязанности, терпеливо переносящий трудности существования. А может быть, это только по письмам? Может быть, я напрасно горжусь тобой, а? Марек! Но нет, я всё же думаю, что эти два года сказались на тебе и воспитали из тебя другого человека.

Сегодня я ещё раз перечёл твоё последнее письмо к маме. Ты пишешь о разных подробностях вашего житья. И мне захотелось тебя спросить, какая судьба постигла твои часы. Мне думается, что они давно у тебя в неисправности (извини меня за такое мнение о тебе) и поэтому ты о них не вспоминаешь. Или они стали для тебя естественной обыденностью, что не упоминаешь о них?

Из твоего письма о двинских впечатлениях меня поразило известие о гибели Оси, Лёлиного сына. Мне крайне жалко её, он был замечательный парень и я до сих пор не могу опомниться и не могу себе представить, что его уже нет. У неё была такая трудная жизнь всегда, а этот удар усугубил её горе. Её жизнь сложилась очень несчастливо, а она ведь самый лучший и сердечный человек во всей фейгинской семье. А у Геры какая семья? Есть у него дети? И сколько? В последний раз я видел его с женой на станции Лом в июле 1941 года. Прошло больше 5ти лет. Что теперь он собой представляет и что его семья (его жену я знаю только по внешнему виду) я не знаю. Опиши мне, Марочка, ведь он был не только мой двоюродный брат, но и товарищ, меня очень интересует его жизнь.

Вообще твои письмо о Двинске возбуждали во мне особый интерес, т.к. в них упоминалось о моих родных. Напиши, кто ещё из моих родных вернулся в Двинск и какие у них изменения в семьях.

Что тебе известно о Малте и малтинских жителях. Сообщи и это.

Марочка, сын мой дорогой, твой упрек мне в моем малодушии, который ты бросил мне в одном из последних писем, пристыдил меня. Конечно, нельзя малодушиствовать, необходимо все удары судьбы переносить стойко, бороться за свое существование не только с внешними условиями, но и с внутренними переживаниями, не допуская вредно действующих на психику и волю припадков малодушия. Я это прекрасно сознавал всегда, сознаю и теперь и избегаю тяжелых мыслей, расшатывающих волю к сопротивлению плохим условиям жизни. Но пойми, сынок, что здесь происходит беспрерывная борьба между условиями жизни, бытом и мною, старающимся стать выше этого быта и условий. И в этой борьбе иногда верх берёт быт, то есть чувство моральной приниженности несправедливо угнетённого человека, несправедливо отторгнутого от своих желаний и насильно прижатого к маленькому, изолированному местечку на Урале. Эта борьба стоит нервов. А нервы уже не те, что были раньше. Но всё же я чувствую себя достаточно сильным в этой борьбе, я уверен, что окружающий меня быт не поглотит меня, я буду всегда на поверхности и победа будет за мной, то есть я сохраню себя человеком здоровым физически и морально для встречи и дальнейшей жизни с вами, моей семьей, и для вас. Припадки уныния очень редки у меня и пусть это вас не тревожит, мои родные, в общем, я всё же не считаю, что на этом кончилось всё, я дождусь освобождения и мы счастливо заживём вместе, лучше ценя возможность совместной жизни, вспоминая тяжелые годы разлуки.

                                                                             Папа.

Дорогие! Я ещё все не разделалась с делами и отчетом. Ещё дня три, четыре буду крепко занята, а потом напишу и я.                                 

                                                                             Аня.

Нижняя Тура               13.IX.46 г.

Здравствуй мой дорогой Марик!

Во-первых, поздравляю тебя с наступлением нового учебного года и со званием восьмиклассника. Рада за тебя что ты учишься охотно и без понукания. Это большое счастье. Думаю, что ты и дальше лицом в грязь не ударишь. Плохо только, что не хватает у тебя учебников. Неужели трудно их в Риге достать?

Напиши, дружишь ли ты с кем-нибудь из ребят, бывает ли у тебя кто-нибудь из них и ходишь ли ты к ним. Также напиши какие предметы тебе нравятся больше и какие меньше. Так хочется много узнать о вас, что даже не знаешь какой вопрос задать раньше. Видишь ли, ты находишься в так называемом переходном возрасте. За эти два года, что мы не виделись, ты, конечно, очень изменился, повзрослел, возмужал телом и душой и трудно мне представиться себе тебя таким, какой ты есть теперь на самом деле. В моих представлениях ты всё тот же, каким я видела тебя в последний раз, а потому я и стараюсь задать тебе побольше вопросов, стараюсь в твоих письмах читать между строк, чтобы понять и освоить этого нового, «взрослого» Марика, и чтобы тем самым покрыть этот двухлетний прорыв. Я и папа были очень тронуты и умилены твоим последним письмом, где ты стараешься подбодрить, а также пробрать папу за редкость его писем. Судя по этому письму, Марик, ты уже взрослый человек, и если это на самом деле так, то, оказывается, наша разлука пошла тебе только на пользу. Между прочим, папа уже вам ответил (тебе и Оле), и вы, наверное, уже получили его письмо.

Помнишь, Марик, нашу жизнь в Сосьве, и помнишь, наверное, что папа и там работал много, но теперь он работает вдвойне. Причиной тому, во-первых, что у него такой участок работы: финансы и расчёты со всеми (поставщиками, потребителями, рабочими и т.д.), а во-вторых, плохие организаторские способности нового главбуха, который не охватывает всего объема работы нашего производства – это одно, а второе – плохо умеет распределять работу между сотрудниками. При прежнем, конечно, папе было значительно легче, не считая того, что он как человек был исключительно знающий, культурный и с большим знанием жизни и людей человек.

Но поскольку это не зависит от нашего выбора, мы оба уже примерились и к этому, хотя он нам и не нравится.

Папа, ты знаешь, может всегда и везде справиться с любой работой, я же тоже у него (главбуха) на хорошем счету, как аккуратный и знающий свои обязанности бухгалтер. О том, что стаж у меня крайне мал или вернее его совсем нет у меня – он, конечно, ничего не знает.

И так идет наша жизнь.

На днях у моей Маруси (счетовода) приезжали мама и папа. Привезли нам много дефицитных у нас предметов: электролампочку, перья, карандаши, бумагу. Кроме того, привезли картофеля, жиров, белого хлеба, творогу, сметаны и мы, конечно, с должным «рвением» расправляемся со всеми этими предметами. Сегодня пекли оладья, варили прекрасный овощной суп, а на завтра по плану намечено стряпать булочки. Кушаем мы вчетвером, т.е. я, Маруся, Гера и его друг Дима. Делимся всем что у кого есть и носим друг другу «передачи», потому что, как ты знаешь, живём ведь мы в разных зонах. Гера по-прежнему получает сухой паек, а я теперь тоже получаю спец.питание – т.е. лучшее, что есть в наших условиях. Так что вопрос с питанием у нас теперь обстоит не плохо.

Я, Марусик, вчера только первых день после долгого промежутка времени нашла свободное для письма время. Весь сентябрь была напряженная работа по инвентаризации в/довольствия колонии, а потом и свои месячные отчёты, которые и так сдали все цеха с большим опозданием. Работала много и упорно, конечно, старый опытный бухгалтер сделал бы всё это, наверное, быстрее, но хорошо с меня и так, как говорит папа.

Не помню дня в этом месяце, чтобы я легла до 12 часов спать и встала после 6 часов утра. Целый день в работе так, что даже забывала покушать. Думала ещё вчера всем вам написать, но тут приехали к Марусе на свидание и перепутали мне распорядок дня, а потому отложила письма на сегодня и, кажется, написала уже не мало.

Ещё одна просьба к тебе, Марик. Пиши побольше об Оле и Мише. Время идет, скоро, скоро уже увидимся, вот уже осталось только 7 месяцев. Но нетерпение растёт быстрее, чем уходит время. Как только начинаю думать о скорой встрече, о том, что увижу всех вас, то сразу же мысли путаются и дальше уже ничего, ничего не могу себе представить. Думаю себе, лишь бы скорее дожить до этого момента, а там уже всё будет хорошо.

Дорогой мой, письмо кончаю. К нам пришло «начальство» и появилась срочная работа.

Хотела написать многое, а написала, кажется, ничего. Через несколько дней напишу ещё.

Прими во внимание первую часть моего письма и не обижайся на папу за редкость его писем. Папа наш очень любит вас всех, помнит всех вас и мечтает о встрече с вами так же, как и я.

Марик, дорогой, пиши чаще. Хоть ты теперь и больше занят, всё же старайся писать, и не забывай любящую тебя маму.

Н. Тура                23 сентября 1946 г.

Дорогой Марик!

Сегодня у нас день писем. По моим предположениям должна была получить письмо от тебя. Но… письма нет. Марочка, почему ты не пишешь?

После письма тети Розы прошло уже больше недели, но вы не пишете ничего.

У нас всю неделю стояли проливные дожди. Один день даже снежило и было очень холодно. Сегодня проглянуло солнышко и нет дождя. Зима опять отодвинулась ненадолго. С одной стороны, жду зиму (ведь с наступлением зимы приблизится час нашей встречи), а с другой стороны боязно подумать сколько придётся помёрзнуть и подрожать за эту зиму. Почему приходится мне, находясь на своей работе мерзнуть на холоде, трудно в письме объяснить. Это связано со спецификой нашей жизни. Об этом расскажу уже при встрече.

Вчера у нас был общий выходной. Папа приходил к нам в цех. Пробыл у нас в конторе примерно часа 3-4. Это, конечно, очень редкий случай и надо сказать не всегда безопасная вылазка. Но, всё прошло хорошо. Мы сидели, разговаривали, вспоминали вас и много рассуждали о будущем, т.е. о моём и вашем будущем. Строили всякие планы о квартире, о работе и т.д. Я отварила картофель, угостила его картофелем с луком (на сегодняшний день у меня других продуктов нет) и вечером в 8 часов проводила его домой. Вот так, сынок, идёт наша жизнь.

В этом месяце у меня работы очень много. Добавилось людей в цехе, добавилось разной продукции и усложнился учёт в связи с нововведениями нового главбуха. Целый день проходит в хлопотах и в работе.

Дорогой мальчик, хотелось бы мне сегодня написать тебе бодрое письма, но чего-то грустно, грустно на душе. Хочется очень к вам и обидно за всё случившиеся, за нашу разлуку, за то, что вы мучаетесь и тоскуете там, а мы здесь. Иногда проходят недели и чувствуешь себя бодро и хорошо, как будто уже свыкнулась со своей жизнью и примиренно ждешь конца срока и свидания с вами. Но иногда так защемит сердце, что ходишь как потерянный и даже текущую срочную работу выполняешь с трудом и через силу. Такой день у меня сегодня. Правда, такое настроение продолжается у меня не долго, окружающие мелкие дела и заботы постепенно разрушают его, но всё же его очень трудно переживать. Хочется лечь на кровать и плакать, плакать…

Ну ничего! Хватит плакать. Конечно, всё это пройдет, ты только не подумай, что я всё время так хнычу.

Продолжаю письмо уже ну утро. Прочитав всё написанное, хотела изорвать письмо, но потом решила всё же не делать этого. Сегодня уже самочувствие нормальное и жизнь идёт своим порядком.

Продолжаю писать уже в штабе. Сегодня у меня «неожиданный интерес». Поступил перевод из Сосьвы из Севураллага на 340 руб., которые в свое время у меня изъяли?! Забавно, правда? Таким образом, я получила уже из Лагеря № 1 Руб 860= и теперь ещё из СевураллагаРуб 340=. Все это неплохо, потому что у нас теперь в ларьке бывают часто овощи (лук, морковь, картофель, капуста) и можно опять покупать.

Дорогой май мальчик! Пиши, как живёшь и как идет учеба? Достал ли остальные книги? Как встретили тебя школьные товарищи? Дружишь ли с кем-нибудь из них? Как у тебя положение с одеждой и обувью? Бываешь ли иногда в кино или театре? Много ли читаешь? Помогаешь ли тёте Розе?

Марочка, в каждом письме тебе пишу и прошу стараться всем, чем можешь, облегчить тёте Розе её нелегкую жизнь, даже если это лишит тебя какого-нибудь удовольствия, чтения и т.п. Помогай ей словом и делом. Не оставляй её одну с работой и с детьми. Будь мужчиной в доме. Ведь ты видишь, что кроме тебя ей некому помочь. Береги её! Она достойна этого. Я уже жду не дождусь того момента, когда смогу быть с вами и сама перенять у неё все бремя жизни.

Марочка, напиши ещё как живет тетя Фоня? Живет ли она одна или с мужем? И как поживает Валя? Вообще напиши подробнее о вашей жизни и побольше об Оле и Мише. Ведь я когда уходила Мишук ещё даже не умел разговаривать и я не представляю даже как я услышу его разговор.

Ну, дорогой, пора письмо кончать. Папа приветствует всех вас. Он жив, здоров и работает много и напряженно.

Пиши чаще и подробнее о своей жизни.

Целую тебя крепко-крепко, а малышей ты сам поцелуй за меня. Привет всем.                                      Твоя мама.

P.S. Праздновали ли вы Олины именины?

 

26.IX.46 г.

Дорогая Хая!

Перед тобой я самый большой должник, не помню уже сколько времени тебе не писал. Извиняться не буду, скажу только, что страдаю угрызениями совести из-за этого и пока не отправлю этого письма – спокойствия не будет.

Недавно получили письмо от Розы, где она пишет, что живётся ей тяжело. Мишенька всё не выходит из болезней, описала она как Мишенькапоносничал и как она переживала и страдала из-за него. Писала, что много приходится работать, работа домашняя, кропотливая, неблагодарная и мало заметная, между тем её очень много. Писала, что, спасибо, ты хоть в выходные дни даёшь ей отдохнуть, сменяешь её за плитой, а иногда и вовсе принимаешь на себя заботу о доме на целый день и даёшь ей отдохнуть. Она ценит это и пишет об этом с благодарностью тебе. Со своей стороны, сестра, и я тебя благодарю за чуткое отношение к ней. Ты знаешь, как много она значит для нас, и даже независимо от того, раз ей тяжело, то помощь, оказываемая тобой, равносильна помощи, оказываемой нам, мне, Ане и детям. И я понимаю, что и тебе не легко, после тяжелой работы на неделе, когда в выходной день требуется отдых, впрячься в домашнюю работу. Но раз ты это делаешь, значит я не ошибся в тебе и всегда считал тебя хорошим, чутким человеком, так и рисовал тебя всегда моей семье.

Я не раз задумывался о прошлом, о будущем. Жизнь сыграла с нами страшную шутку. Я вспоминаю юношеские мечты, поиски смысла и содержания жизни, надежды на какую-то особенную жизнь в будущем. И всегда казалось, что настоящее – это только временное, преходящее, а впереди в будущем где-то, когда-то начнётся полная смыслом, содержанием и счастьем жизнь. Никогда мы в юности не могли предположить, что в пятом десятке, когда оглянешься вокруг и назад, то увидим перед собой настоящую трудную жизнь, а позади так мало счастья и удовлетворения уже прожитой, по существу, жизнью. Ведь по существу вспомнить-то особенно не о чем, а если мы видим что-нибудь хорошее в уже прожитой жизни, то ведь это только через призму времени мы познаем, что это было хорошо, а в то время мы не ощущали этого. Не доказывает ли это, что человек вообще не умеет чувствовать в реальности «хорошо», а только в памяти существует такое понятие. А если это так, то может быть и теперь нам «хорошо», но мы не понимаем этого, и поймем только тогда, когда пройдёт некоторое время и настоящее будет уже в прошлом.

Из моих философствований явствует, что мы, очевидно, живём хорошо и счастливо, только не понимаем этого. Но мне всё же кажется, что живём мы не так хорошо. И вина этому – судьба, стечение обстоятельств. Но даст ли в самом деле будущее счастье нам? Вот в чём кардинальный вопрос! И когда я всматриваюсь в будущее, я не вижу никаких отрадных перспектив. Первая веха – приезд Ани. Приедет она – ей ничего не приготовлено. Нет у неё отца, матери, нет у неё богатства материального, нет и морального. (Прозаически выражаясь – нет специальности). А есть уйма обязанностей, в основном, взять на иждивение семью. С чего она начнёт – трудно себе представить, трудно ей будет очень, это легко себе представить. В общем, она будет вместе с семьей, это – точно, всё остальное далеко не точно и, во всяком случае, не дает основания строить радостные перспективы. Вторая веха – моя жизнь здесь после её отъезда. Тут вообще нет никаких радужных или хотя бы розовых перспектив. Наоборот, с уверенностью можно сказать, что долгая жизнь в этих условиях затянет меня в своё существо, что это отразится как на моем характере, интересах, уме и прочих нравственных и духовных качествах, так и физически. И, наконец, третья веха – выход из этой обстановки через 5 лет.

Когда позади такая жизнь, каким же я выйду из неё, и что мне ещё хорошего может предстоит вынести? Ясно, что работоспособности будет поменьше, сил будет поменьше, лет будет побольше, пятно лежать на мне будет большое. Что я смогу дать семье – не представляю себе. Так что вывод один. Нужно искать хорошее не в прошлом, не в будущем, а в настоящем. Нужно помнить, что человек просто не понимает хорошего в настоящем, а надо уметь его найти и упиваться им. И, между прочим, я так и поступаю. Этим ведь объясняются мои жизнерадостные письма, так как я заглушаю в себе способность вспоминать минувшее и мечтать о будущем.

                                                                7.X.46 г.

Дорогой Марек!

Десять дней тому назад я начал писать тебе письмо, меня прервали, и так я не смог больше сесть за него. Я его порвал, пишу новое.

Во-первых, дорогой мой, нас начинает беспокоить долгое отсутствие писем от вас. Ты ведь понимаешь, что мы рассматриваем долгое отсутствие писем, как нежелание сообщать нам какие-нибудь печальные новости, следовательно, есть такие и тут начинаются мучительные сомнения. Аня каждый раз спрашивает меня не получил ли я письма, хотя отлично знает, что при получении письма я не замедлю ей сообщить об этом.

Во-вторых, дорогой, нам пора уже знать, как отразились на вашем быту изменения в пайкодаче, изменения цен. И, наконец, самое главное, всё же надо знать, здоровы ли вы. И это, действительно, самое главное.

Если у вас всё в порядке, то надо знать детали. Как ты чувствуешь себя в восьмом классе, мелкие новости быта. Мишенька и Оля, Роза, Рая, Хая, дети?

Что представляет собой Гера Фейгин и как он устроился, какая у него семья? Всё это надо знать, чтобы не быть оторванным от ваших интересов.

О нас писать что-либо новое я затрудняюсь. Всё то же. Аня и я работаем на старых местах, самочувствие, в общем, не плохое. Я, правда, слегка похварываю желудком, но это не серьезно и надо надеяться хуже не станет. В работе у меня некоторые перемены, другой участок работы в том же штабе, но эта перемена так незначительна, что углубляться в этот вопрос не стоит. Аню вижу ежедневно, хотя и не долго, от 15 до 30 минут. Но, спасибо и за это. Теперь я снова питаюсь в столовой, питание довольно съедобное, хотя и однообразное. Изменения цен и норм на нас не отразились, мы по-прежнему получаем питание совершенно достаточно, а хлеб даже остаётся.

Марек, обязательно напиши нам. И пусть Оленька тоже напишет. Крепко целую вас всех.

                                                                   Папа.

 

9.X.46 Дорогой! Сейчас только получила твоё письмо к папе от 18.IX.46. Благодарю судьбу, что вы все здоровы. Сразу же тревоги отлегли от сердца. Не могу даже описать как я все эти дни беспокоилась за вас. Но всё, конечно, напрасно. Лучше так, чем было бы наоборот. Ещё пару дней разделаюсь с работой и напишу подробное письмо, хотя новостей никаких нет. Целую крепко. Аня.

Большой привет Циле и дочке. Очень хочется их повидать. Ждём письма.

Нижняя Тура                                                              11 октября 1946 года

10 ч. вечера

Здравствуйте дорогая Роза Давидовна!

Уже давненько я Вам не писала и давно от Вас писем не получала. Хорошо, что на днях прибыло письмо от Марика, а то я уже совсем не знала, что передумать о Вас. Из письма Марика я узнала, что вы живы и здоровы и что изменения в ценах отразились также и на вашем бюджете. Да, моя дорогая Роза Давидовна, я уже об этом не раз говорила с Герой и беспокоилась и переживала за вас. Не знаю, как вы проживёте до меня и беспокоюсь так же о том, как проживем мы все, когда я приеду. Впрочем, об этом ещё рано загадывать. На месте видно будет.

Много грусти и воспоминаний о прошлом навеяли на меня слова Марика о том, что Вера была в Малте, что видела наш дом и т.д. Да, всё это было и прошло. А сейчас… всё по-другому, и жизнь наша тоже уже не та.

Дорогая Роза Давидовна, сегодня уже 11 октября. Я уже разменяла 7ой месяц. Время идёт, хорошо ли плохо живём, хотя и труднее теперь чем раньше (потому что больше мечтаешь о доме), но всё же оно движется и скоро-скоро мы, наконец, будем вместе. Я часто и много думаю о вас, строю всякие планы и не могу уже дождаться когда наступит 1947-ой год и, наконец, уже май месяц.

Дорогая моя, что писать о нас даже не знаю. Новостей и событий у нас за последнее время много, но все – это новости того замкнутого круга, в котором мы живём и не знаю сумею ли Вам достаточно хорошо объяснить, чтобы и Вы, не зная нашей жизни, поняли их. Во-первых, статья, по которой отбывает и Гера, в последнее время подвергается если не гонениям, то можно сказать притеснениям. Во-первых, его сняли с сухого пайка и до сегодняшнего дня он опять питался в столовой, и, конечно, ничего там не ел. Вчера он был у начальника ЧОС, тот ему отказал. Я решила сама пойти к нему и поговорить с ним с глазу на глаз и высказать всё, что у меня на душе, тем более, что он принадлежит к «******» (по смыслу – к евреям). В результате, конечно, получила разрешение и сегодня уже опять получили продукты, и завтра приготовлю ему обед сама. Во-вторых, с работой также по этой статье и по ряду других не разрешено использовать кроме как на прямых работах. Вчера сняли 20 бухгалтеров и обнажили тем самым почти все основные цеха. Но тут в отношении Геры даже и вопроса не было. Его даже не вызвали и не вспомянули, как будто никто и не знал, что он подлежит снятию. Понятно, что это вызвано тем, что очень трудно было бы на сегодняшний день найти ему замену, а потому и закрыли глаза на статью. Мне же навязали ещё один цех, т.е. прокатный, который тоже находится в нашей зоне. Там тоже сняли бухгалтера по этой же причине. Вчера провела целый день в штабе, боролась всеми силами, но не помогли ни мои слезы, ни уверения в том, что мне никак не справиться и пришлось подчиниться пока и работать на два цеха. Хотя бы к концу месяца, к отчетному периоду, нашли бы человека и то бы я рада была бы, а то действительно мне будет не легко.

Ну, дорогая Роза Давидовна, вот почти все наши новости. Как видно мы живы, здоровы, сыты, одеты, обуты и в тепле. Не хватает нам немного: только всех вас.

Напишите, пожалуйста, о вас всех. Как произошла мировая с Верой? Каковы теперь цены у вас? Запасли ли вы что-нибудь на зиму из овощей? Как с одеждой? С топливом? Как Ваше здоровье? Как здоровье детей? Как вы все размещаетесь теперь? Как нашли Вы Цилю? Ведь Вы её раньше не знали? Очень прошу пишите чаще, как бы трудно Вам не было со временем. Самое дорогое в нашей жизни – это письма родных, а потому не лишайте нас этой радости.

Пока всё. Целую всех вас крепко.

Ваша Аня.

P.S. Оленька, как я соскучилась по твоему письмецу. Когда же ты мне напишешь, дорогая, а? Пожалуйста, напиши мне про себя и про Мишу, а я тебе тоже скоро пришлю к празднику красивое письмо с картинкой. Обнимаю и целую твои щечки. Твоя мама.

 

 

14.X.46 г.

Дорогой мой, славный сын!

Только что получил от вас три письма, два твоих и одно Розино и на днях получил от Хаи. Очень приятно было читать ваши тёплые письма и мне жаль, что мама увидит их только вечером, когда я их перешлю ей. А сегодня днём она горевала, что от вас долго нет писем.

Ты пишешь, сынок, что надеетесь продержаться до маминого приезда. Но что мама вам привезёт? Она приедет в обтрепанной одежде, без особой специальности, с пятном в прошлом. Друзья и знакомые ей помогут не больше, чем они вам помогают. И первое время она вам ничего не сможет дать, ей самой многое потребуется и пройдёт неизвестно какой период времени пока она устроится на работу и займёт какое-нибудь положение. Так что строить надежды на улучшение жизненных условий с момента её приезда не приходится. 

Ты пишешь, что наиболее верным другом оказался Гера Фейгин. Я очень рад, что не обманулся в нем. Я всегда знал, что у него доброе сердце и добрые пожелания, но там, где требуется проявить энергию и настойчивость в исполнении добрых намерений, там он пасует. Он может загораться каким-нибудь проектом, но никогда не собраться ему быстро и энергично провести его в жизнь. Всё же, Марек, передай ему большое спасибо от меня за то, что он всё же остался верен нам, являясь исключением из общего числа моих, так называемых «друзей». Я ему напишу отдельно на ваш адрес.

Теперь же тороплюсь сообщить следующее. Завтра, как будто, должна ехать в Ригу одна женщина, работающая здесь. Недавно, ещё до получения ваших писем (т.е. ещё сегодня) я с ней говорил. Ей некуда заехать. Она будет в Риге дней пять. И я хочу через неё послать вам живой привет от нас. Меня она более или менее знает, Аню я завтра вызову, чтобы она на неё посмотрела, и пусть она как очевидица расскажет вам про нас и когда вернётся расскажет нам про вас. Она хочет заехать к вам. Прошу вас потесниться и принять её, т.к. за полтора года, что я вас не видал, это единственный случай, когда смогу получить ответы на многочисленные вопросы о вас и вашем житье, которых в письме не изложишь. И тут Гера Фейгин может воспользоваться случаем и с ней послать нам что он найдет возможным.

Я слишком поздно узнал о её отъезде, а то я бы подготовился вам кое-что послать. Теперь же я имею очень ограниченный срок – она будто бы едет завтра, и я вряд ли что успею приготовить. Но всё же попытаюсь. Ты пишешь, что вам не хватает хлеба и крупы. Последнего у нас тоже недостаточно, но хлеб Аня и я не поедаем. Мы его раздаем, продаем, у нас (у меня и Ани) избыток его. Я хочу сегодня одну буханку засушить и отослать вам. И простите нас за скромность посылки. Когда разбогатеем, пришлём больше чего, если представится возможность. В общем, я кое-что заказал здесь сделать. Если успеем к завтрему, то пришлём маленькие подарки тебе, Оле и Мише. Только Розе ни за что не успеем отослать её подарок, т.к. бурки к завтрашнему дню не поспеют, Аня уже их привезёт с собой, а я не знаю и не могу придумать, что в наших условиях можно для подарка ей придумать.

Пока кончаю, некогда писать больше – я на работе – завтра закончу письмо.

16.X.46 г.

Дорогой Марек!

Твоё последнее письмо, как и все твои письма, принесло нам много радости. Мы с мамой очень любим получать от тебя письма. Видимся мы с ней всё-же ежедневно, но всегда на людях, в деловой обстановке, и нам нет возможности побыть немного наедине, поговорить по душам. У нас теперь полоса снятия с работы счетных работников по статейным признакам, т.е. допускать к этой работе можно не всех. По этой причине меня сняли в Невьянске и направили на прямые работы, по этой же причине Аню сняли в том прежнем лагере, где она была. Но здесь мы удержались на местах, благодаря отличной характеристике, данной нам и благодаря тому, что здесь мы ведём ответственные участки работы и заменить нас трудно. Аня теперь ведет два цеха и с ней весьма считаются. Хоть работы ей прибавилось, зато она сама поднялась в цене и это, как видишь, очень важно для нас. Ну, а в общем, особых новостей у нас нет. Готовимся к зиме. Ночами здесь холодно, снежит, а днем тает – грязища. Я привёл в порядок свою зимнюю одежду, сменил в кладовой ватные брюки, сделал себе меховой жилет, шерстяной шарфик (свой синий я отдал Ане), шерстяные рукавички, отремонтировал валенки, перелицевал зимнюю шапку – в общем я полностью готов к встрече холодов. Аня также подготовилась и мёрзнуть не будет. В смысле питания у нас последнее время стало несколько хуже, недостает жиров. Но все же мы сыты вполне, хлеб даже остается и у меня, и у Ани. Сама пища только постная и однообразная. Видно мы всё же несколько избалованы, т.к. я вспоминаю Невьянские дни, когда я не был сыт ни одного дня, и все помыслы были обращены на еду, то теперь я не имею права жаловаться, тем более, что кроме получаемых продуктов, мы довольно много прикупаем, особенно овощей. Деньги у нас есть. Во-первых, наша с Аней зарплата составляет Руб.200 – в месяц, во-вторых, поступили Анины деньги из 1го лагеря из Сосьвы больше тысячи рублей. И мы берём оттуда, примерно, 300 руб. в м-ц. Кроме того, есть ещё поступление денег от экономии хлеба. Ну, все эти деньги уходят на еду и табак.

В общем, живём не хуже других, а гораздо лучше, это служит нам некоторым утешением.

Работаем по-прежнему много, но это хорошо, нет времени задумываться. Ну, думаю, хватит о себе – картина ясна.

Обращаюсь к твоему письму и новостям, сообщенным тобой.

Первое, и самое главное, это – то, что все вы здоровы, а то долгое отсутствие писем возбуждало в нас беспокойство и подозрение, что не всё у вас в порядке. Второе – приезд Цили с Валей. Где она была все эти годы, что с ней было, где её старшая дочь, от кого она родила Валю, как она теперь выглядит, ведь всё это меня очень интересует, а ты очень скупо написал о ней. Придется, сынок, тебе этот пробел заполнить и подробно написать о ней. Кроме того, Роза написала, что вы побывали у Ривы, а ты мне ничего не написал об этом, так же про Левинеса, где он работает, в какой должности, как он устроен, также про Геру Фейгина и его семью.

В общем, тем очень много, но, самое главное, это всё-таки про вас самих, про тебя, Оленьку нашу любимую ласковую дочку и забияку-шалуна Мишку и про Розу нашу. О Хае надо писать и Рае, и Вере. В общем, дорогой мой, задание тебе даётся большое – как справишься посмотрим.

В заключении, мой родимый, добавлю, что всё же я очень скучаю по вас всех, когда прихожу с работы и мысли отдыхают, тогда мне хочется быть с вами, пожить совместной жизнью, всех вас целовать и ласкать.

Пока что целую вас всех заочно и жду писем.

                                                                             Гера.

 

Здравствуйте мои дорогие!                    21.Х.46.

Это письмо у меня внеочередное. Оно вызвано наступающими праздниками и вот этой бумагой для письма, которую мне только что принесли. Дорогие, вот уже второй раз приходится встречать октябрьские вдали от вас, но, надеюсь, что в будущем году будем вместе. Ах, если бы вы знали, как здесь скучно и тяжело в праздничные дни?! Вспоминаются все родные и милые лица, вспоминаются такие же праздники дома и все связанные с ними хлопоты и приготовления, и так грустно, грустно становится на душе, что не знаешь просто что сама с собой делать. Притом ещё многое, что совсем не подходит к понятию о празднике и что именно в праздник имеет место sque. Впрочем, об этом поговорим когда-нибудь при встрече.

Ну вот, мои родные, поздравляю вас всех с праздником. Желаю всего наилучшего и Вам Роза Давидовсна с ребятками, и Хае, и Вове, и Нине, и Циле, и Вале. Так хотелось бы быть вместе с вами, но пока ещё это невозможно. Только прошу вас пишите почаще и обо всём, что у вас происходит.

У нас всё по-прежнему. На дворе полная и настоящая зима. Всё занесено снегом, дни стоят солнечные и морозные. Целый день проходит в разных хлопотах и работе и даже не замечаешь, как он проходит.

Вот ещё одна декада кончилась. Ещё прожить декаду и только 6 месяцев разделяют нас друг от друга. Мне даже самой кажется, что во всех моих письмах всегда одна и та же тема: сколько ещё осталось и скоро ли мы увидимся. Со мной выходит так: «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».

Ну ничего, думаю, что вы меня понимаете и извиняете.

Ну, мои дорогие, пока на этом письмо кончаю.

Целую всех вас крепко.

                                       Ваша Аня.

Нижняя Тура                        27.Х.46 г.

Здравствуй Марик!

Вчера получила ваше письмо. Марусик, ты даже не представляешь сколько радости оно принесло мне. Вот и сейчас оно лежит передо мной, и я его снова и снова перечитываю (в который уже раз!). Трудно даже описать как милы сердцу и приятны для меня все словечки Мишеньки, собственноручная подпись Оленьки, и твои описания своей жизни. Повеяло чем-то родным, своим, повеяло домашним уютом, которого я уже так долго лишена. Сегодня (воскресенье) приходил ко мне папа. Пробыл здесь с 10 утра до 2 ч. дня. Мы снова перечитывали ваши письма и то и дело в разговоре вставляли одно или другое слово из лексикона Миши по твоему письму. Такое удовольствие (т.е. его приход сюда) он позволяет себе довольно редко, потому что оно связано с некоторым риском, поскольку мужу и жене не положено быть вместе. Но всё прошло хорошо. Мы пообедали втроём (третья – Маруся), поболтали, подурили и я его проводила. Только его проводила как пришла одна с дочкой 3х месячной тоже из той зоны, но уже к мужу. Пришлось их приютить у себя (надо же сочувствовать людям) и вот только теперь (время 5 ч. дня) разошлись все, и я села за письмо к тебе.

Марочка, дорогой мальчик, по твоему письму я понимаю, что у тебя большая нагрузка и приходится работать не мало. Учись, сынок, и работай, потому что в нашей стране должны все работать и приносить пользу своему народу и своему государству, так, чтобы ты в своё время оказался бы вполне подготовленным человеком и сумел бы бороться со всеми трудностями жизни.

Я думаю, что для тебя лично всё это несчастье, свалившиеся на нас, оказало влияние не в плохую, а в хорошую сторону, потому что ты (так мне кажется) стал более самостоятелен и познакомился с жизненными трудностями.

Почему ты не пишешь какие у тебя отметки? Напиши непременно. Так же напиши по каким предметам ты даёшь уроки? Ещё напиши какая у тебя верхняя одежда? Переделал ли ты папино пальто? Я даже не представляю себе в чём ты ходишь одет.

А ещё больше прошу тебя писать мне ещё и чаще о малышах. Твои письма – это вся моя связь с вами тремя. Ведь тете Розе, конечно, некогда заниматься ещё и этим, а потому постарайся как-нибудь выполнить эту мою просьбу. Теперь уже осталось не так много. Через неделю останется всего 6 месяцев. Хочется подтолкнуть время, чтобы оно быстрее шло. Ясно уже теперь, что чем ближе к цели, тем труднее переносить эту обстановку и тем больше хочется к вам.

О том, как трудно будет папе, страшно даже подумать, и я отгоняю от себя эти мысли. Ведь он остаётся один совершенно (его близкий друг, один еврей из Польши, о котором он, кажется, вам писал, – на днях освободился), а он, папа, сейчас тоже нуждается в моральной поддержке, без которой здесь очень трудно, да ещё целых 5 лет.

Впрочем, будем надеяться, что будет какой-нибудь просвет и для него. Не будет же судьба так жестока к нам!

Марекен, посылку, о которой ты упоминаешь в письме, мы уже получили. Сегодня после обеда разрезали яблоко и подали на десерт, варили суп с консервами, булочки и т.д.

Всё это было для нас приятным сюрпризом, и я глубоко благодарна Рае за память и помощь «в минуту жизни трудную».

Тебе и Вове, особенно, тоже спасибо за внимание и тетради тоже нашли себе применение в нашей жизни.

Папа еще просит если есть возможность, то купи несколько газет (или возьми у знакомых) и пошли обыкновенной бандеролью. Уж очень он соскучился по печатному слову, да еще из родных мест. Обрывки газет, которыми было упаковано кое-что в посылке, мы прочитали с жадностью, несмотря на то, что они были без начала и без конца.

Ну, дорогой мой, что ещё писать на знаю. Интересно, что у вас теперь: морозы или слякоть? У нас уже давно зима и, за редким исключением, дают себя чувствовать уральские морозы. Но у меня конторка настолько мала, что я один раз в сутки топлю и тепло как в бане. Да, если бы до конца срока пришлось здесь пробыть на этом месте, то было бы очень хорошо.

Теперь я напишу несколько слов Оленьке.

Здравствуй моя родная Оленька!

Вчера я получила от тебя письмо. Целую тебя крепко за него. Я тебе тоже не так давно послала письмо и, наверное, ты уже его получила. Оленька, мне очень жаль, что я не могла приехать на твои именины, но зато когда тебе исполнится 7 лет, мы уже будем вместе с тобой, только ты меня жди и не забывай.

Напиши мне, какое тебе сшили платье и когда ты его одеваешь. Оленька, Мишу поцелуй много раз за его письмо. Это было замечательное письмо, только жаль, что нельзя было его взять на руки, обнять и поцеловать за это письмо.

Мы с папой очень рады, что ты уже умеешь читать, только почему ты не пишешь, знаешь ли ты какие-нибудь стихотворения?

Оленька, вчера вечером, когда я получила твоё письмо я сидела вечерком и перечитывала его, вдруг мне послышалось, что как будто ты бежишь по коридору и топаешь ножками совсем как в Сосьве. Я даже испугалась, но вдруг открылась дверь и вошла одна тётя с девочкой Риточкой, похожей не тебя, только ей не шесть лет, а пять. Я выбрала твою карточку, показала ей, посадила её к себе на колени и долго рассказывала ей про тебя. Ей очень понравилось, что ты помогаешь тёте Розе, что убираешь комнату, выносишь мусор и она сказала своей маме, что тоже будет это всё делать. Ещё она просила тебе передать привет от неё.

Оленька, я ей подарила одну картинку, которую приготовила для тебя, а тебе закажу ещё и пошлю в следующем письме.

Ну, моя дорогая и любимая девочка, пока до свидания. Обнимаю тебя крепко, целую в твои волосики, в лобик, в носик и в щёчки и жду ещё письма от тебя.

                                                                   Твоя мама

 

Н.Тура                 10 ноября 1946 г.

          Здравствуйте, дорогая Роза Давидовна!

Ну, вот, наконец, собралась и я написать Вам письмо. Только сегодня «рассчиталась» со штабом, сдала все свои отчёты по обоим цехам. Как ушла туда в 10 часов утра, так до 8 вечера не была дома, пока прошла через все руки и разделалась со всеми. И вот, наконец, добралась домой и в первую очередь решила сделать самое неотложное, т.е. письмо Вам.

Дорогая моя, ведь Вы знаете моё отношение к работе. Ведь я всегда болела за неё всей душой, не изменяю своей натуре и здесь. Переживаю, и трачу много нервов на неё, тем более, что в этот месяц у меня была двойная нагрузка, да ещё по незнакомому производству. Отчёт в этом месяце действительно стоил мне много трудов, и я много сил положила пока не сдала его. Боюсь, что так и придётся и в дальнейшем работать на два цеха, потому что счётных работников очень мало, а если есть, то статейные признаки не подходят. Начиная с 31 сентября по сегодняшний вечер у меня не было буквально свободной минутки: спала мало и напряженно, ела на ходу и впопыхах, всё время в работе, в разных неувязках и хлопотах. Один день даже так распустила нервы, что пришла в штаб и разревелась и стала упрекать Геру во всех своих бедах. Но теперь до следующего месяца будет более спокойный период, и я постараюсь хоть отоспаться за всё это время.

Праздники прошли у меня тоже очень скучно. Всё время работала, в ту зону не пропускали, и мы с Герой даже не виделись все эти дни. Я уже, кажется, писала, что здесь в праздники хуже, чем в будни. Во-первых, больше тоскуешь по родным и близким, а во-вторых, режим быта гораздо строже, чем в обычные дни. И, действительно, так тоскливо было, что даже пирожки с картошкой, которые нам удалось испечь по случаю праздника, не веселили нас. Мы с Марусей ели (Гере, конечно, тоже отправили его порцию) и вздыхали, вспоминая как это всё было дома и как-то там празднуют наши дорогие без нас. Вечером был у нас концерт тоже мало интересный, и так прошли у нас праздничные дни можно сказать без всякой радости.

Дорогая Роза Давидовна! Вы сделали мне замечание в прошлом письме по поводу курения и тут же оговариваетесь, что б я не обиделась за Ваше вмешательство. Так вот, моя родная, Ваше вмешательство даже нисколько меня не обидело, а наоборот было мне даже приятно, потому что лишний раз подтвердило и доказало Вашу заботу о детях не только сейчас, но и в будущем. Но, дорогая моя, здесь не курить мне очень трудно. Слишком тяжелая здесь жизнь и борьба за существование. При моральной подавленности нам ещё труднее бороться за жизнь, а курево помогает отвлечься, подбодряет и часто проясняет мысли. Но, думаю, что дома, когда надо будет, я сумею отвыкнуть от этого, тем более, что если я здесь продаю «пайку» хлеба и покупаю табак, то никого этим не ущемляю, а дома, конечно, я этого делать не смогу и безусловно не буду, потому что все мои мысли и устремления направлены только на то, чтобы всеми силами воспитать маленьких и дать возможность продолжать своё учение Марику.

Теперь очень прошу Вас написать мне, как у Вас теперь с хлебными карточками. Получаете Вы карточки, или нет? И если получаете, то сколько? Хватает ли вам хлеба? А также напишите каковы у вас цены на рынке? Наверное, дороже, чем раньше? И как вы умудряетесь жить и быть сытыми? Пишите, как с дровами, с одеждой и самое главное, здоровы ли вы все. Сегодня Гера получил письмо от Хаи. По письму заключаю, что вы «оллрайт» – здоровы и я этому бесконечно рада. Напишите, получили ли письмо для Раи и передали ли ей это письмо. Каковы у вас отношения теперь с Ривой? Получила ли она моё письмо? И, если получила, то как реагировала на него. Думаю, что оно ей не понравилось.

Пишите, пожалуйста, чаще. В этом моя просьба к Вам, и пишите подробнее о всех ваших событиях. Ну а у нас больше ничего нового нет. Дни идут невозможно медленно, хочется их подтолкнуть и прожить быстрее эти 6 месяцев разлуки. Но они тянутся, тянуться без конца. И как только я проживу их, не понимаю!

Ну, дорогая моя, письмо кончаю, потому что очень хочу спать и глаза сами собой закрываются от усталости. Дня через два наберусь свежих сил и напишу снова. Жду писем от вас. Посылаю вам письмо от моей Маруси. Она всех вас знает, любит, а Вас, Роза Давидовна, глубоко уважает. Извините за неправильности и граматич.ошибки – ведь она татарка.

Пока все. Целую всех вас. Приветы всем. Почему Ида ничего не пишет?

Аня.

 

Н.Тура                 23.XI.46 г.

Здравствуйте мои дорогие!

          На этот раз я затянула Вам с письмом и прошу не обижаться за это. У меня, родные, было много всяких передряг и волнений за это время, а будучи в таком состоянии плохо писать письма.

          Во-первых, мои дорогие, отсюда от нас этапируют всех собратьев Геры. Я много переживала по этому поводу тем более, что главбух был в командировке. (Когда-то я Вам писала о том, что Гера с ним не ладит, но теперь всё уже утряслось и он – главбух, ценит и уважает его как работника). Ну и вот думала я за время его отсутствия всё может случиться. Но теперь он уже приехал и когда узнал обо всех этих событиях заверил нас, что он этого ни в коем случае не допустит, потому что не может лишиться такого работника.

          Теперь второе важное событие – это то, что одна женщина из Нижней Туры поехала в Ригу к мужу. Мы собрали маленькую посылку и послали с ней.

          Дорогие мои детки, и Роза, сердце болит посылать Вам то, что мы послали, но Вы ведь хорошо знаете наши условия жизни и поймёте, что как бы ни хотели, ничего лучшего послать у нас нет возможности.

          Мы послали Марику шахматы, варежки, Оленьке чемоданчик, Мишуку вилочку, ложечку и ножик, а Вам Роза Давидовна тапки и носовой платочек. Ещё немного сухарей и вареный сахар (не знаю только удачно ли я его переварила).

          Роза Давидовна, бурки для Вас уже шьются, но они ещё не готовы, да по правде сказать, я бы вообще с ней не послала их, так как её мало знаю и не уверена передаст ли она Вам. Во всяком случае, она передаст Вам живой привет от нас, и Вы ей тоже помогите чем сумеете, так как она Риги совершенно не знает.

          Теперь третье событие, которое меня крепко тормозило с письмом к Вам, это переселение моей квартиры в другое помещение.

          Всё это пишется легко и просто, но переживаний было много, потому что ЗамНач приказал: «Выкинуть!», а переходить некуда.

          Вот уже несколько дней как я мучилась так, сижу запакованная и каждую минут приходят дежурняки и теребят «Выходите скорее».

          Вчера, наконец, перебралась. Оказывается, помещение «замечательное» во всех отношениях. Во-первых, окна нет, во-вторых света ещё нет, холодно как на улице, а печка такая, что нисколько не нагревает комнаты. Бегала, бегала в поисках дров, топила, топила – всё холодно. Залезла даже на вагранку, притащила коксу, накидала полную печку, потопила и ночью, когда собралась уже пол мыть, вдруг стало мне нехорошо, голова закружилась и я рухнула как мешок на пол. Пришла в себя уже на улице на морозе, где я просидела минут 10.

          Очевидно, угорела, а сердце у меня вообще пошаливает, ну вот и получилась такая ерунда. Кое-как промучилась ночь, а сегодня опять всё в порядке.

          Сегодня поменялись со слесарями и перешли опять в другое помещение, где и нахожусь сейчас.

          Здесь тоже не важно, но лучше, чем там. Нахожусь в этой комнате вместе с лаборанткой. В общем бухгалтерия с землабораторией вместе. Опять перетаскивалась, опять провозилась целый день, устала, как чёрт, а главное, что не знаю будет ли это надолго или опять будут перебрасывать. Эх, жизнь наша – невесёлая же она!

          Ну, мои любимые, чувствую, что письмо моё невесёлое, но сегодня так натрепались нервы, что трудно написать о чем-нибудь другом.

          Беспокоюсь очень о Вас, о Вашей жизни, которая кажется мне здесь вдали от Вас полной лишений и недоеданий, что мне особенно больно. Хоть бы Вы, любимые, были все здоровы, о большем я и не мечтаю. И ещё прошу Вас пишите почаще, уж очень грустно, когда долго нет писем от Вас.Целую крепко. Жду писем. Завтра или послезавтра напишу ещё.Ваша Аня.

 

28 ноября 46 г.

Дорогая Роза!

          Вчера мы получили два письма: от Вас и от Ривы. Ваше письмо мы с радостью прочли. Вы так мило пишите о Мише, Оле и Мареке, что они как живые встают перед нашим умственным взором, мы чувствуем живое общение с ними и с Вами. Вы описываете всякие мелочи и это очень ценно, так как из них мы черпаем более ясное представление о вашей жизни, тревогах, заботах и радостях. При получении Ваших писем я всегда испытываю некоторое чувство зависти к Вам, т.к. в заботах и неприятностях мы, пожалуй, можем друг с другом состязаться, сравнивать Ваши и наши, но радости общения с детьми, всех этих счастливых ощущений их близости, физического и умственного роста мы лишены. И, конечно, в этом мы Вам завидуем. Но так сложилась судьба и мы всё же довольны, что эти радости вообще «нахес» вообще существуют, и что имеете их именно Вы. Олечкино самостоятельное письмо – это тоже «нахес» и Оле надо чаще писать. Теперь Оля уже большая девочка, у неё есть младший брат, а любит она его или нет? Почему Оля не пишет об этом? Может быть она его не любит? Олечка! Напиши мне об этом. Когда Миша был совсем маленький, ты его очень любила, а теперь?

Я думаю, что наши подарки уже дошли до вас. Напишите, понравились они вам? Я уже писал, что мы выслали. На случай, если письмо не дошло повторяю: Мише – вилочку, ножичек и ложечку, Оле – чемоданчик, Мареку – шахматы, Вам, Роза – тапочки, и кроме того, без прямого адресата, кому они нужнее по Вашему усмотрению, рукавички, платочек, немного сухарей, печенья и сахару переваренного.

Вы пишите, Роза, что не имеете сведений, получили ли мы посылку Раи. Хана об этом писала. Писал и я – Вам и Рае. Мы всё получили в наилучшем виде в конце октября м-ца. И были очень тронуты оказанным вниманием. Нам всё очень пригодилось, т.к. именно в этот период у нас ухудшилось питание. А тушёнку мы открыли к ноябрьским праздникам. Если Рая до сих пор не получила нашего письма, то, пожалуйста, передайте ей большое, большое спасибо от нас, передайте, что права старинная поговорка, что истинные друзья узнаются в нужде. Ривино письмо было очень длинное, на пяти страницах и очень глупое. Она пишет, что напрасно мы думаем, что Муля забыл нас и детей, что он отлично знает как вы живёте, хотя ни разу не был у вас. Что у него прекрасная должность, но живут они впроголодь, питаются примерно так, как питались в Степанцах (колхозе, где мы жили в Ярославск.обл.). В общем, глупое письмо, она могла бы такие письма и вовсе не писать. Ну, да бог с ними, слава богу я им ничего не должен, а если за добрые дела, которые я делал для них у них нет для меня ничего, то пусть будет так. Я не намерен ни писать им, ни обращаться к ним.

Вкратце о нас. Новостей почти никаких нет и это уже хорошо. Работаем по- старому и в бытовых условиях маленькое изменение квартир существенной роли не играет. Неприятно только то, что Ханино сердце пошаливает. На днях у неё был сильный припадок, с потерей сознания, и это у неё не первый. Это, конечно, очень печально, но не в наших силах что-нибудь предпринять. После припадка она опять пришла в норму и выглядит хорошо. Правда за 10 месяцев, что она здесь, она весьма похудела, но всё же она выглядит очень хорошо.

Кончаю, Розочка, целую вас всех очень крепко и …… хочу вас всех видеть и жить вместе с вами.

                             Ваш Гера.

7 декабря 46 г.

Дорогой, любимый сын!

Сегодня 7 декабря. Была у меня мама и мы вспоминали, как пятнадцать лет тому назад у нас родился наш первый ребенок, наш Марек. Это было в 1931 году в ночи с 18 на 19 декабря. 18 декабря мама почувствовала себя плохо. Мы сели на поезд и поехали к Реницу, к тете Ане. Зашли с ней к врачу, к доктору Кану, который пользовал маму во время беременности. Там, в приёмной, мы встретили тетю Дору, которая неожиданно для нас приехала рожать Лидочку. С ней был дядя Давид. Доктора не было дома. И вот, обе сестры с их взволнованными мужьями сели ждать в приёмной. Маму и тетю Дору мучали схватки, боли в животе, которые были периодичны. Мы – мужчины и они – женщины волновались, беспокоились, чтобы роды не наступили в отсутствии врача. Наконец, в 9 ч. вечера явился доктор. Он осмотрел маму и прогнал нас, её и меня домой, к тете Ане и велел явиться в 6 часов утра. Раньше, мол, делать нечего. А тетю Дору он оставил у себя. В 12 часов ночи мама очень разволновалась, считая, что пришло время. Я стал вызывать машину, но не смог добиться. Мы решили пойти пешком, в надежде или дойти, или по дороге найти какой-нибудь транспорт. К несчастью, никакого транспорта не оказалось. Тихонько мы брели, останавливались, когда у мамы появлялись острые боли, и снова шли потихоньку, когда немного успокаивались. Мама глотала слёзы, боясь родить на улице. Наконец, около Народного дома мы встретили мужика, едущего на санях с какой-то женщиной в противоположную сторону. Я стал ему поперек дороги, вынул револьвер и закричал ему не своим голосом: «Стой! Стрелять буду!». Перепуганный, он остановил лошадь. Женщина от страха выпала из саней. Я ему вкратце рассказал в чём дело. С трудом я убедил его оставить жену на дороге, повернуть коня, отвести нас и вернуться за ней (Для всех места в санях не было, да и лошади было бы тяжело). Наконец, мы поехали. Я взял вожжи и кнут и гнал лошадь во всю. Приехали. Оказывается, ложная тревога (мамина неопытность, ведь это были первые роды). Тетя Дора ещё не родила. Она разрешилась от беременности только к четырем часам утра. Меня врач послал домой. Я волновался, но всё же заснул. В шесть утра меня разбудил настойчивый телефонный звонок. Звонил доктор. Спросонок я плохо понимал, что он говорит. Он меня поздравил с сыном. Я его отблагодарил и снова лёг спать, ещё не понимая ничего. Но, как только улёгся, сон прошёл и сознание прояснилось. Я побежал будить тетю Аню и дядю Моисея, спеша сообщить им, что у Ани родился сын – ты, Марек. Мне было так странно чувствовать себя отцом. Я ещё был так молод и вдруг –   отец.

Вот, Марек, что вспоминали мы сегодня с мамой. Это в связи с тем, что нынче тоже декабрь и 19 числа тебе станет уже полных 15 лет и пойдёт шестнадцатый. У мамы каждый раз слезы наворачиваются на глаза, когда мы с ней разговариваем о вас. У неё это теперь частое явление – плакать, уж очень сильно она любит вас.

А я, Марек, тоже очень сильно люблю вас всех и тебя. И теперь, когда ты вступаешь в шестнадцатый год твоей жизни, когда судьба переменилась настолько, что я не имею возможности быть в день твоих именин с тобой, я ещё сильнее люблю тебя и хочу, крепко хочу видеть тебя и быть с тобой. Марек, родной мой! Когда я читаю Розины письма и твои, когда я вижу из них насколько ты повзрослел, поумнел, посолиднел, мне ещё больше хочется поглядеть на тебя, и мне хочется быть вместе. И я хочу, Марек, чтобы впредь я имел право ещё больше гордиться тобой, чем я это делаю сейчас, при получении и чтении твоих и Розиных писем, где она пишет о тебе.

А тебе, Марек, я желаю в следующем твоем году много, много счастья и исполнения твоих желаний.

Расти «большой и умный» Маричек и не забывай нас.

Подарка для тебя у меня нет, Марек, ко дню твоих именин. Но если судьба смилостивится над нами, то когда-нибудь я возмещу все подарки, которые я пропустил тебе дарить «по независящим от меня обстоятельствам»

                                                                   Твой папа Гера.

P.S. Хотя письмо предназначено только тебе, но приветы и поцелую обязательно передай Оле и Мише, Розе и Хае, Вове и Лене. Ещё раз, Марочка, желаю тебе счастью.

Гера.

Н.Тура                 7.XII.46 г.

Здравствуй мой мальчик!

Вот уже и 7 декабря. Как только разменяли декабрь месяц, я каждый день думаю о том, что ты у меня именинник. Каждый день страдаю от того, что не имею возможности тебе написать и поздравить с наступлением 15-летниго возраста. Подумать даже страшно, как быстро время летит, а давно ли ты был малышом? Давно ли ты говорил «скоро, скоро, скоро приходи!» и боялся сам оставаться в спальне? Давно ли это было, что ты думал, что мы с папой любим только Ляленьку, а тебя не любим? Я ещё помню все события твоего детства. Все эти бесконечные болезни, и наши с тобой игры в кровати, помню твою операцию, когда вырезали тебе миндалины. Как ты кричал и плакал, когда тебя оторвали от меня, как я тебе в один присест прочитала «Принц и нищий» после операции. Я не ела и не пила в тот день, только читала, читала и читала. А потом, как ты был счастлив, когда в вагоне мы тебе разрешили кушать вишню и яблоки. Ты был тогда ведь ещё «дитё», а теперь ты уже взрослый мужчина и старший в семье. Ах, Марик, как хочется повидать Вас всех!

А особенно остро переживаешь боль разлуки вот в такие даты, когда само время говорит, что твой ребенок подрос ещё на год, а ты его не видишь. И вот прошёл опять сентябрь, Оленьке исполнилось 6 лет (уже большая девочка!), а я её не могу видеть. Теперь опять тебе стукнуло 15, и все пишут, что ты так вырос, возмужал – мне, кому больше всех хочется видеть Вас, мне не дано быть с Вами! Это …..

Но ладно, об этом хватит. Ведь скоро я буду вместе с Вами и не буду больше вспоминать того, что было и всю горечь тех дней.

Марусик, итак, сынок, не буду говорить тебе всех тех избитых фраз, которые принято говорить в таких случаях, пожелаю тебе только здоровья и радости больше, чем в прошлом году и учиться, учиться и учиться, чтобы достигнуть чего-нибудь в жизни.

Все эти декабрьские дни я так много работала, что не ела, не пила и почти не спала. Ложилась в два, три часа ночи, а вставала ежедневно в 6 утра. Устала, похудела, осунулась и вот только вчера сдала всё. Технический, материальный, расчёт брака, расчётную – словом всё, всё.

Ушла утром в штаб и пришла домой в 11 часов вечера усталая, но довольная тем, что могу наконец отдохнуть. Пока уборщица мыла пол, я, сидя на стуле за столом заснула сладким сном, так сильно я была утомлена.

И вот только сегодня, уже на завтра, пишу тебе это письмо. Сегодня воскресенье. Утром приходил в гости папа. Побыл до двух часов дня. Пообедали вместе, он принёс немного сахару, пили чай с сахаром, вспоминали Вас, и совсем незаметно пролетело время нашего праздника.

И вот теперь вечером (Маруся стирает), а я сижу за письмом и грущу. Вместо этих писем с удовольствием поговорила бы с тобой, и с Олей, и с Мишей.

Кстати, вспомнила о Тетериной. Была ли она у Вас? И что Вам передала от нас? Думаю, что в конце декабря она должна уже быть обратно и с нетерпением считаю дни до её приезда.

Ну вот написала кажется обо всём. Только одно меня удивляет – почему ты так редко стал писать? Это не хорошо, Марик! Не жди каких-нибудь особенных новостей или событий для нас. Пиши о том, что есть, и о Вас всех, и это для нас самое важное. Я уже писала не раз и говорю снова и снова, что письма – это наша связь с Вами. Так вот надо стараться сохранить эту связь, а не рвать её тем, что ты не пишешь писем. Помни это, Марик!.

Ну дорогой, пятнадцатилетний сын, целую тебя крепко, жму руку и желаю счастья и удачи.

«Жди меня» – ведь скоро и я буду с Вами!

Твоя мама.

Всем привет и поцелуи. Завтра напишу тёте Розе и тёте Хае.

22.XII.46.

Дорогие мои!

Прежде всего объясню картинку. Она означает птицу, несущую письмо в своё гнездо. Так разгадал замысел художника Я. Вам же представляется разгадывать эту картинку как пожелаете.

Сегодня воскресенье. Время – 2 часа. Я сижу в конторке у Ани и пишу вам. Она ходит по комнате и присматривает за обедом, который мы скоро будем есть. У меня перед годовым отчётом масса работы, никак не справляюсь. Работа напряженная, каждая минута на учёте. О выходных не смеем и подумать. Однако, вчера Аня не пришла в штаб, мне передали, что она заболела, я презрел все дела и насильно, никого не спросясь, взял себе выходной и примчался сюда. Оказывается, был небольшой сердечный припадок, у неё насморк, но она ведёт себя молодцом, не поддаётся, хоть и старается лишний раз не выходить на улицу. Таким образом, у нас сегодня «семейный» день и в этот день мы, понятно, пишем вам.

Мы с Аней сидели раньше и делились воспоминаниями о вас, о раннем детстве Марика, об Оленьке, Мише и о Вас, Роза. Обсуждали, как Аня поедет. Решили, что телеграмму вам даст с первой крупной Латвийской станции, будь то Рожица или Двинск. (Скорее Двинск). Старались себе представить, как произойдёт встреча. И, конечно, учитывая изменения, произошедшие за эти несколько лет в характерах ребят и их возрасте, ясную картину не смогли себе представить. Порешили, что гадать не будем, на месте видно будет.

Относительно Тетериной, Аня считает, что наши подарки к вам не попадут, что она если и зайдёт к вам, то скажет, что её дорогой обворовали. Я же почему-то думаю, что она всё же передаст вам посланное. Данные у нас такие. На сегодняшний день, мы имеем от Вас, Роза, письмо от 7.XII., что её ещё у вас не было. Кроме того, её родные получили от неё телеграмму от 6.XII, содержащую два слова: «Прибыла, встретилась». Я сделал заключение, что она телеграфировала мужу о своём приезде, он её встретил, или она прямо с вокзала направилась к нему и нашла его, и таким образом нужды прямо ехать к вам у неё не было. А через несколько дней, уже в порядке любезности, она должна быть у вас. Поэтому мы дали телеграмму вам об адресе её мужа «Подрага 2, цементный завод» (хотя я и не знаю, что такое «Подрага») и с особым нетерпением ждём вашего следующего письма, чтобы установить была она или нет. Конечно, очень жалко, если вы её не встретите, жалко живого привета и жалко вещей. Хотя последним меньше приходится уделять жалости, т.к. то, что они нам стоили, я смогу с неё взыскать. Деньги, зарплату выписываю ей я и я смогу удержать.

Марекиного письма, высланного ещё до Вашего, Роза, я ещё не получил, хоть ежедневно справляюсь на почте.

У нас, дорогие мои, слава богу, без особых новостей.

Дни идут за днями, хоть однообразно, но они заполнены работой, мелкими заботами. Но когда начинаешь пересчитывать, то оказывается, что времени ушло ещё немного, а впереди……. Но мы бодры, я здоров, Аня, можно сказать, тоже здорова, сыты, одеты, так что пока о нас беспокоиться нечего.

О нашей тоске по дому, по родине, по всем вам, в письме не опишешь, да и не к чему.

Одну страничку я решил оставить для Ани.

Так что на оставшемся маленьком клочке бумаги целую вас всех, Мишу, Олю, Марика, Нину, Вову, Вас Роза, Хаю и шлю приветы Рае, Ольге, Иде, Вере и всем остальным. Целую, целую, целую, целую

………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

Гера.

23.XII.

Дорогие!

Вчера у меня, как Гера вам уже написал, был выходной. Гостил Гера до 6ч. вечера, а в 8 часов я пошла в ту зону на концерт. Силами наших «зыков» была поставлена комедия Островского «Бедность не порок». Сравнительно сыграли хорошо и мы провели приятный вечер.

Сегодня опять будет работа, работа, работа и тоска по дому.

Дорогие, пишите чаще все, чтобы быстрее скоротать время.

Целую всех вас много раз.

Жду писем Аня

 

 

31.XII.46 г. 2 часа ночи

          Итак, завтра в это время уже будет 1947 год. Что же он нам принесёт? Чего мы ждём от него? Во-первых, Ханин приезд к вам. А во-вторых ….. я не знаю, что во-вторых. Гадать не стоит, да и вышло из моды, поживём – увидим. Для себя я ничего хорошего не жду, пусть только хуже не будет. А для вас я жду с Ханиным приездом больших изменений. И желаю вам всем в Новом году счастливо зажить вместе, более полной семьёй, чем она есть теперь у вас, и не иметь никаких огорчений.

          Итак, намёк на живой привет вы получили. Вещи остались будто-то бы здесь. Она ещё не приехала, и её дети не имеют от неё ни одного письма. Последние сведения о ней были из Вашего, Роза, письма, что она была у вас и Вас не застала дома и передала только тапочки и варежки. Жаль, очень жаль, что она не передала всего остального. И, конечно, обидно. Но переживать из-за этого не стоит, это всё же мелочь, по сравнению с другими крупными событиями, которые произошли у нас в 1944-45 годах, которые оторвали вас от нас. Не стоит на это тратить нервы, Аня может быть привезёт другие, не худшие вещицы, а с этой женщины я стоимость непереданных вещей взыщу. Только не надо маленьким обещать ничего, пусть они ждут маму не из-за подарков, а из-за самой мамы.

          Аня в последнее время грипповала, правда в ходячем положении, не в постели. Это уже почти прошло. Но меня беспокоит её сердце, т.к. сердечные припадки у неё участились. А в целом, и в общем, я с ней всё же видался каждый день, она приходит в штаб и опасности прямой пока нет. У меня здоровье, по-моему, поправилось, т.к. я не замечаю его, ничего не болит. Правда я две недели мучился зубом, но теперь и это прошло. Следовательно, у нас особых изменений нет, разные мелочи, которые вам не могут быть интересны. Питание, последнее время, пошло несколько худшее, более однообразное, но мы все же сыты и хлеб у нас остаётся. Работы у нас очень много. Я, лично, вообще не вылезаю из неё, некогда даже сходить побриться или в баню, вообще некогда что-либо сделать для себя. К примеру, я был в бане 20го числа, сменил бельё и до сих пор не смог собраться не только в баню, но и в прачечную отдать бельё в стирку, хотя для этого мне нужно только каких-нибудь сто метров сойти в сторону от пути из дома в штаб или обратно.

          И работа нервная, поспешная, под окрики начальников, при шуме посетителей-клиентов, которые обступают мой стол. Устаю. Сегодня же решил во что бы то ни стало написать вам, тем более, что у Ани тоже началась страдная пора, годовой отчёт и ей тоже некогда писать.

          Всё же, таким образом, время в хлопотах (деловых) и в работе уходит быстро и незаметно. Но когда попадает свободная минутка, перед сном, иногда вечером, днём, тогда на ум приходят мысли о семье, о вас, начинаешь скучать и тосковать по вас, так обидно и горько, что мы не вместе, что мы разлучены, и так безумно хочется быть с вами, эти минутки сладки и мучительны. Миша вырос без меня. Ему скоро три года, а я его совсем не знаю. Оля уже большая девочка, даже сама пишет нам письма, а оставил я её совсем маленькой. А письма её очень хорошие, хоть последнее письмо было и грязновато, но всё же очень хорошее письмо. Пусть бы она писала почаще и побольше, мама и я очень любим получать письма от наших детей Оли и Марека. Ты, Марочка, тоже последнее время не балуешь нас письмами.

          Прошу, пишите все и Роза, и Марек, и Оля, и Хая, и Вова, и Нина, все пишите, только Мишенька пусть еще подождет, пока научится. Его поцелуйте, Роза, от моего имени, скажите, что папа прислал ему поцелуй, а взрослых детей целую заочно и крепко люблю вас всех.

                                                Гера.

1 января 1947 г.

Дорогие мои, родные!

Вчера приехала Маруся. У нас выплачивали з/плату и народа было полным-полно. Я не мог с ней поговорить. Но посылку она всю передала.

То, что Вы, Роза, писали в письме, она передала всё. И часть вашей посылки она принесла в Олинкином чемоданчике. Значит, Оленькин чемоданчик теперь у меня, его уже мама привезёт. Передала все письма. Я не знаю, как и кого мне надо благодарить, кого больше и кого меньше. Как я рассуждаю, больше всего благодарности заслуживает ФоляБиксон, его дружеское расположение и, как Вы пишите, расположение его жены, было такой неожиданностью, такой приятной неожиданностью, тем более, что среди тех, от кого я вправе был ожидать внимания ко мне, я большей частью нашёл отчужденность и равнодушие. Верочке большое спасибо, Рае и Оле и, конечно, Вам, мои родные. Хая! Ты не огорчайся, что материальных благ не послала, твоё письмо, твой интерес к нам, не менее ценен, чем какое-нибудь продовольствие.

Она не успела со мной поговорить, она обещала сегодня прийти, но ещё не пришла, хотя время уже 4 часа.

Сегодня у нас нерабочий день, но несколько человек всё же пришли на работу. Но Аню сегодня не пропустили в нашу зону. В час дня она позвонила, и я ей сказал, что Маруся приехала. Я представляю себе, как она ждёт вечера. Вечером у нас концерт, и они с литейки придут сюда и тут она сможет получить привет от вас и её часть посылки.

Марек, дорогой мой, ты спрашиваешь, получил ли я газеты? Я уже тебе однажды писал, что газеты я получил и был очень и очень рад им. Я ещё писал, что ты, вероятно, с намерением положил туда газету со статьей о Судзилавской, которую мы с Аней с особым интересом прочли. Эти газеты мы читали, а потом, понятно, раскурили, т.к. вопрос о курительной бумаге у нас остается вопросом. И я, когда просил выслать газеты, имел в виду обе цели: узнать о родине такие детали, которые вы в письме не догадаетесь написать, и получить курительную бумагу. Для сведения могу тебе сообщить, что для чтения центральные газеты мы здесь видим и можем читать, так что если думаешь ещё послать газет, то учти, что для чтения нас интересуют местные русские, латышские или еврейские газеты, а для курения, конечно, всё равно какие.

Твоё, Оля, письмо было очень мне радостно, и я им был горд. Такая молодая барышня и уже так хорошо пишет. Очень хорошее письмо. Теперь, если бы ещё Мишенька написал, был бы весь комплект.

Марекино намерение съездить к нам было необдуманным и, хорошо, что он не поехал. Слов нет, мы очень хотим его видеть и всех вас видеть, но это так сложно и трудно, дорога так дорогА и трудна, а условия встречи здесь так неудобны, что не стоит овчинка выделки. Да и вообще не стоит сюда ездить. Родные моих сотоварищей, живущие подальше, тоже часто собираются приезжать, но наше общее мнение всегда было и есть, что этого не стоит делать и больше смысла деньги, стоящие этот вояж, лучше употребить на посылку.

Кстати, ещё раз о посылке. Всё прибыло в наилучшем виде. Масло – чудное, такого масла мы много лет не видели. Один мандарин подмёрз, но его я съел за Ольгино здоровье в первую очередь. Папиросы были так кстати. У нас конец месяца, мы сидели без денег и без табака, а теперь я все же весь Новый Год курю сколько влезет (начал уже третью пачку). Ане я отделил от всего ровно половину, только мандаринов ей три, а мне два. И газеты я ей вложил в её посылку. И яичный порошок я весь отдал ей (она ведь готовит, не я). Мою долю сыра я съел сразу же, никому не дал даже понюхать, вы ведь знаете как я люблю этот сыр. А сегодня, раз Аня не пришла, следовательно, я без обеда, то я целый день ем хлеб с маслом и сладким кофе, и я сыт не менее, чем в день, когда имею обед.

Маруся, конечно, не знает детали всех условий, в которых мы живём, да и, вообще, она ведь рассеянная «сумбурная» женщина. Только она могла меня назвать «старичком». Многие молодые девушки любезничают со мной, строят глазки, и не прочь со мной побаловаться. Иногда у нас бывают танцы и у девушек я пользуюсь не меньшим успехом, чем три года назад. Я, правда, поседел, но не заметно, т.к. волосы на голове стригу, а борода у меня не седая. Только Маруся могла так безответственно сказать, что у меня нет бороды. На самом деле у меня борода больше, чем была раньше, так как бреюсь я сам, не у парикмахера, и редко обстригаю её, так что фасон её не всегда выдержан. А начальник колонии мне всегда в шутку угрожает, что если я допущу плохие показатели по финансовому состоянию на отчётное число, то даст команду сбрить мне бороду. Я это говорю к тому, чтобы рассеять впечатление, которое создалось у вас от «неточных» рассказов Маруси.

С нетерпением я жду завтрашнего дня, т.к. сегодня она уже не придёт, а я не успел вчера у неё ничего расспросить про вас.

                                                                            

З-ьеI.47 г.

Продолжаю. Эти дни напряженной работы не дали мне возможность говорить с Марусей, но сегодня состоялась первая встреча Ани с ней, и они около часа «проветривали» язычки. Она столько наговорила про вас, она так довольна оказанным ей приёмом, она в таком восхищении от всех детей и от Вас, Роза, она просит передать вам пламенный привет. Аня очень расстроилась от её рассказов. Это было во время обеда. Я вернулся с обеда, вижу Аня расстроена. Спрашиваю в чем дело. Ведь всё хорошо, дети здоровы, не голодны. Она отвечает: «Марек ходит в кожаной обуви, ему холодно». Я спрашиваю: «Ну и что?». Она отвечает, что сердце болит, когда Мареку холодно, а у Оли нет ни теплой, ни вообще приличной обуви. Мне очень интересно знать какой размер ноги у Оли и Марека. Немедленно ответьте мне на этот вопрос. Марек, ты сними мерку на бумаге, обведи карандашом твою, Мишину и Олину пяту, а в письме пиши так: «Папа, посылаю тебе оттиск наших ног, из них ты сможешь представить себе, насколько мы выросли».

С Марусей я имею шансы рассчитаться. Она вернёт нам всё, что не довезла или возместит их стоимость, и я закажу новые вещи.

Дорогая Роза! Я думаю, что Ане надо выслать на дорогу денег. Если она их не потратит, то привезёт с собой. Билет стоит приблизительно 160 руб. и, конечно, нужно кое-что кроме билета. Если можете, вышлите 500 руб. почтовым переводом на адрес: Свердловская обл., Н.Тура, Промколония № 2 МВД, п/ящик 750/2. Сегаль Анна Абрамовна.

В письмах избегайте писать о каких-либо заказах. Здесь этого делать нельзя. К сведению о наших ценах: бурки – 200 руб., тапочки – 70 руб., молоко – 20 руб., самосад – 10 руб. стакан.

Цены пишу, чтобы вы имели представление о наших возможностях и образе жизни.

О Мишином метрическом свидетельстве. Я уже писал об этом вам, что Вы должно обратиться к прокурору со следующим заявлением:

 

Заказное

Прокурору Серовского района, гор. Серов

От Сухобоковой Роды Давидовны,

прожив. В гор.Рига, ул.Бикерниеку

13, кв.24

 

Заявление

На моём иждивении находится малолетний мальчик Сегаль Михаил Герасимович, рождения 1944 года 8 февраля в Сосьве. Свидетельство о рождении его выкрадено у меня вместе с другими документами. Мои неоднократные обращения в Сосьвинский поселковый совет о высылке дубликата свидетельства о рождении остались без ответа. Учитывая, что чем позже, тем труднее будет разыскать записи в СосьвинскомЗАГСе и что человек не может жить без документа, прошу воздействовать на Сосьвинский поселковый совет в смысле высылки мне документа о рождении мальчика.

Приложение: Справка управдома о нахождении мальчика на моём иждивении.

                                       Подпись

Дата

 

Думаю, что это подействует.

Можно такого же характера заявление послать в Серовский Райисполком.

Ладно, надо письмо кончать. Аня настаивает, чтобы я его скоро отослал. Она, конечно, права, но сама не пишет, т.к. она делает годовой отчёт. Сделает отчёт – напишет много. У меня тоже минуты на учёте, но я пишу ночью, теперь уже три часа ночи. Я очень устал, конечно. Крепко, очень крепко целую вас всех, а Вере и Гале, Рае, Моте и Фоле с женой, Ольге и всему коллективу друзей, принимающих в нас участи, моё большое спасибо. Верочка! Наверное, и ты будешь читать это письмо, так пару слов посвящаю тебе. Из дома мне пишут, что ты проявляешь много внимания к моей семье, это я тебе не забуду, это очень трогает меня и роднит меня с тобой и Галей.

Хая! Ты пишешь мало и редко. Напиши больше о Циле. Почему она до сих пор не написала нам? Аня этим поражена, я – тоже.

Ваш папа, брат, дядя и друг Гера.

 

Н. Тура                                            4.I.47.

Мои дорогие и любимые!

Вот уже четыре дня прошло с тех пор, как приехала наша знакомая и привезла от Вас посылку. Дорогие, она приехала точно к Новому году, но я этого не знала, и только уже 1-го января вечером, когда я пошла на концерт, мне Гера передала все ваши письма и посылку. Большое спасибо всем за память и желание помочь. Спасибо передайте Вере, Рае, Ольге Давидовне и незнакомой доброжелательнице за масло. На этот раз она привезла всё в точности согласно ваших писем.

Три дня я её никак не могла поймать, и вот только вчера мы встретились и наговорились досыта.

Дорогие, она в полном восторге от вас. Что бы я ни спросила, она всё переходит на одну тему: хвалит и превозносит Вас, Роза Давидовна, и не перестает восхищаться детьми. Она мне рассказала всё-всё, что сама узнала про Вас.

Как кушаете, («Каждый день кушают с супом» – это её выражение, характеризующее, что вы питаетесь, по её мнению, хорошо), тепло ли в квартире, как одеты, как выглядите, где кто спит, послушны ли дети, как убрано в квартире и т.д.

Она очень довольна вашим приёмом и шлёт вам всем приветы, а особенно Марику, который тоже ей очень понравился.

Приветы её были для меня очень приятны во всех отношениях. Дорогая Роза Давидовна, она хоть и простая женщина, но за несколько дней, проведённых с Вами, успела заметить как дети привязаны к Вам, как они чистенько одеты, и как Вы ни одной минуты не оставляете их без присмотра и без заботы. Она не переставая хвалит Вас и говорит, что второй такой женщины не найти.

Что касается не переданных Вам вещей она дает туманные объяснения о том, что часть их она не взяла с собой, а часть сгорела? в вагоне. Как они могли в вагоне сгореть, один Аллах знает.

Дорогая Роза Давидовна, все ваши послания, как я уже писала выше, мы получили в день Нового года. Если бы всё это вы оторвали от детей, я бы, конечно, ела с чувством горечи, но в данном случае мы были довольны и благодарны друзьям и Вам за организацию этого дела, и кушали всё с аппетитом, а за папиросы – спасибо больше всего.

Когда шли с концерта, я заставляла угадать чем могу угостить сейчас друзей (имела в виду мандарины), но, конечно, до такой роскоши здесь никто не додумался.

Дорогие, я очень спешу, у меня сейчас самая горячая работа, а потому пишу несвязно и не могу ответить на все вопросы, которые вы затрагиваете в ваших письмах. Дня через два, три – напишу всем по отдельности и более подробно.

Напишу, Марик, тебе, Оленьке, Хае и всем остальным. Пока всё. Целую вас всех. Дорогие, пишите чаще и обо всём. Спасибо всем друзьям. Передайте от меня приветы Хае, деткам, Вере, Рае, Иде, Ольге Дав.

За эти дни, что я не писала, обещал писать Гера, так как мне действительно очень-очень некогда. Получили ли вы от него письма?

                                                                             Аня

 

Нижняя Тура                                           8.I.47.

 

Здравствуй Марик!

Только что написала письмо тете Розе и решила тут же написать тебе несколько слов, хоть может быть они для тебя будут не особенно приятны.

Прежде всего, Марик, почему ты стал так редко писать. Вот сейчас подсчитываю и в результате делаю вывод, что после твоего письма, я уже получила от тети Розы третье письмо, а от тебя ещё всё ничего нет. Я не знаю, чему приписать такой образ действий с твоей стороны. Если допустить, что ты так занят, что некогда писать, то ведь это не так! В чём же дело? Просто так, по халатности и по лености. Ты думаешь, что тетя Роза пишет, значит письма мы получаем, ну и ладно, на этом успокаиваешься. Но ведь ты пойми, что письма – это единственная связь с Вами, самая большая наша радость, и вот ты лишаешь нас какой-то доли нашей радости – т.е. твоих писем. Это, Марочка, очень нехорошо, и мне очень грустно, что приходится тебе делать выговор именно по этому поводу.

Теперь второе. Сколько раз я тебя в письмах просила: «Марик, береги тетю Розу. Оберегай её от неприятностей, помогай ей, чем можешь. Помни, что Вы все держитесь только ради неё и благодаря ей. Так помоги ей, чем только можешь. Всем, что в твоих силах». Ведь ты уже взрослый, сознательный человек и должен понимать, сколько она сделала и по сегодняшний день делает для Вас.

Заслуживает она, чтобы ты её уважал, щадил её нервы и выполнял её просьбы, тем более, что они направлены в твою же пользу? Да или нет? Конечно, да!

Так почему же ты после школы не изволишь приходить домой? Почему после её неоднократных замечаний и даже слёз, продолжаешь тоже поведение? Неужели нельзя придти домой, покушать и тихо и мирно пойти в читальню, если ты этого хочешь, и время позволяет.

Тем более, что ты страдаешь печенью, и тебе перегружать свой желудок и наедаться в один раз за целый день действительно вредно.

Но, ладно, не хочешь беречь сам себя, Бог с тобой, но не беречь тётю Розу никто тебе не дал права и прошу впредь, чтобы об этом больше не было разговоров, и чтобы с этим делом было покончено навсегда.

Ну вот, эта часть моего письма закончена.

Теперь напиши, каковы твои успехи? Как идут дела в школе? Какие книги ты читаешь? Как провел каникулы?

В общем, напиши подробно обо всём. О себе писать сегодня ничего не буду, потому что я всё описала в Розином письме. Марочка, сейчас уже час ночи, хочется спать. Пока до свидания. Целую крепко и обнимаю, хотя и злюсь сегодня на тебя. Сынок, родной, ведь мне хочется, чтобы ты вырос настоящим, достойным мужчиной, а главное с чувством долга и сознанием своих обязанностей, а потому не сердись за резкий тон моего письма.

                                                                                                Мама.

 

17.I.1947 г.

Дорогой Марек!

У нас теперь самое горячее время – годовой отчёт. Но всё же несколько слов могу тебе написать. Вчера получили твое письмо, сегодня мама принесла его ко мне. Скуповато, мальчик, пишешь, раньше ты, видно, писал с большим интересом, теперь видимо это тебе надоело, и ты пишешь по принуждению Розы. Может быть, виноваты в этом и мы, что мы недостаточно пишем тебе и наша связь через почту носит не постоянный, а отрывочный характер. Но, конечно, доброе желание должно быть с обеих сторон, иначе контакта не будет и, следовательно, с тебя вины тоже нельзя снять.

Марочка, твоё письмо не весёлое; Миша нездоров, обувь у вас плохая, холодно, отношения с соседями плохие, управдом с дворником составили акт. Всему этому, дорогой, причина одна. Когда папа и мама были в хорошем положении, когда они могли каждому человеку пригодиться, оказать протекцию, услугу, помощь, в то время все уважали нашу семью, и всё шло гладко. И соседи уважали и ценили, и старались быть предупредительными, и каждый старался услужить. А теперь, понятно, вы и мы никому не нужны, мы «пали низко», у нас нет материальных благ, нет влияния, значит мы мелкие люди, и нам можно «наступать на ноги». С этой мыслью, что мы теперь не те, что были раньше, приходится свыкнуться и «по одежке протягивать ножки», т.е. понять, что от нас никто не зависит, но мы зависим от многих. И, соответственно этому, вести себя. Конечно, всё это временно. Придёт время, и мы снова подымимся на поверхность, станем значительными людьми, но понятно со временем, когда обстоятельства изменятся…

В своем письме, Марек, ты пишешь, что в школе ставили новую пьесу. Очень мало сказано. Какая пьеса, о чем она, как её ставили, как ты создавал её, её недостатки и достоинства – об этом ни слова. Это ведь очень скупо. Мы не можем требовать от Оли или Миши, чтобы они описали, как и чем они живут (я не говорю о материальной стороне жизни), чем интересуются, о чём мечтают. Но они, как и ты наш родной ребенок и всё, что касается тебя, касается и интересует так же и нас. И мы ведь радуемся всеми вашим радостям и болеем за вас всеми вашими болями. Ведь, Марочка, для вас мы способны отдать всё. Буквально. И, если я знаю, что у тебя нет тёплой обуви, то с какой радостью я отдал бы тебе мои валенки или бурки, если бы мог тебе передать их. Я охотно мёрз бы за тебя, мой сын, как охотно принял бы на себя все удары судьбы, падающие на вас. Я большего не желал бы, как защищать, охранять вас от жизненных неприятностей и создать вам безмятежную, радостную жизнь. Но мы так далеки друг от друга, и я теперь так мало значу и так мало имею возможностей что-то сделать для вас. Но интересоваться вашей жизнью, вашим ростом – это я могу и в удовлетворении этой моей потребности ты не должен мне отказывать.

Вопрос о Марусе. Она собирается к вам и просит зайти к её мужу и сообщить ему, чтобы он готовил квартиру. Всё, что вы послали, она передала. Но из того, что мы посылали, не всё возмещено. Поскольку зарплату она получает из моих рук, я могу добиться возмещения убытка, но что-либо с ней посылать я боюсь и не буду. Пошлём всё с мамой. Только пришлите мне контуры твоей, Олиной и Мишиной стопы. По этим контурам мы постараемся достать вам обувь, не элегантную – такой здесь нет, но практичную.

Кончаю, Марек, будь здоров, пиши часто. Розе с Хаей привет, Мише, Оле буську.

Папа.

P.S. Марек, пришли ещё газет бандеролью.

 

Н.Тура     26.I.1947 г.

Дорогая Роза Давидовна!

          Несколько дней как жду с нетерпением от Вас письма. И вот сегодня сижу с бухгалтером прокатного цеха и только говорю, что если и завтра не получу письмо, то тогда определенно что-то случилось дома, как сразу же после этих слов заходит комендант и говорит: «Кто меня поцелует, тот получит письмо». Вижу на конверте Ваш почерк. Я выхватываю письмо, он не даёт, но, наконец, сжалился надо мной и отдал письмо.

          И вот, слава Богу, вы все живы и здоровы. Опять от сердца отлегло.

          Дорогая Роза Давидовна, Ваше письмо мне лишний раз подтвердило, что я и до того знала: т.е. Вы себя чувствуете неважно и превозмогаете себя только из нужды. Прошу Вас, хотя знаю, что это почти невыполнимо, всё же берегите себя хоть немного. Ведь, когда-нибудь будем же мы жить лучше, надо обязательно продержаться, чтобы нам пожить ещё при лучших условиях тоже пришлось. А особенно хочется мне, чтобы мы все вместе, пережившие столько трудностей, переживали и хорошее время вместе.

Роза Давидовна, точно так же, как и Вы, я тоже считаю дни и минуты, но только вместе с радостью при мысли о встрече с Вами, мои родные, меня сильно точит беспокойство и забота о нашем будущем житье-бытье. За эти два года я уже совсем отвыкла от жизни и совсем не знаю местных условий. Всё время думаю и думаю, как бы получше устроиться, чтобы поднять на ноги ребятишек, и чтобы забыть всё прожитое за эти два года, но ведь как получится и как удастся всё это неизвестно и вот эта забота, несмотря на то, что я ещё вдалеке от вас, она меня уже грызет и даже часто ночью просыпаюсь и никак не могу заснуть.

Да, это время не легко пережить! Вы пишете, что все грипповали. Очевидно, мы болели в одно время. В предыдущих письмах я Вам писала, что тоже болела гриппом и еле-еле избавилась от него, потому что текущую работу всё равно приходилось делать. Но теперь я всё же здорова, только очень страдаю от морозов. У нас теперь стоят сильные холода. Сегодня, например, 42 градуса, а моя квартира не приспособлена для зимы. Её насквозь продувает, а щели такие, что видна улица. Натоплю с вечера жарко, жарко. Я оттаиваю, постепенно снимаю с себя телогрейку, потом жакетку, потом свитер, можно спасть в тепле. А просыпаюсь ночью холодище, утром как на улице. Опять топлю, топлю и дрожу вся от холода, сижу в платке и телогрейке, а ведь работа сидячая – словом, горе с этими морозами да только.

В смысле питания у нас тоже ухудшения, потому что снижены нормы на многие предметы, но это не так страшно, потому что хлеб получаем по-прежнему и это нас вывозит. Три раза в день получаем по 200 гр. чаю. Вот хлеб с чаем – это моя основная еда, потому что суп я редко ем по той причине, что он очень скверный. Впрочем, всё это не стоит описывать. Ведь скоро я буду с вами и смогу рассказать подробно и обо всём.

Дорогая Роза Давидовна, Геру я теперь очень мало вижу. Хожу в ту зону примерно через два дня, потому что так холодно, что не хватает силы простаивать по часу, полтора у вахты. Притом они ещё не сдали годовой отчет и нет возможности урвать даже получаса для личной беседы. Чувствует он себя хорошо. Работает очень много. Завтра, конечно, пойду и отнесу ему Ваше письмо.

Дорогая моя, почему не присылает размеры ног всей нашей «тройки»? Ведь время идёт. Сделайте это обязательно. Целую вас всех и привет всем. Рае, Вере, Хае и деткам, Риве и всем друзьям. Ваша Аня.

Получил ли Мишунёк моё поздравление к именинам? И как реагировал?

 

05.II.1947.

Дорогой Сынок!

Письмо своё я так и не закончил и не хочу кончать – оно мне не нравится. Пишу заново.

Первое, это – годовой отчёт закончен, наш главбух с заместителем уехали с ним, тяжелая обуза с плеч долой, и теперь надо приняться за новый год. Уже надо готовить январский отчёт. Но пока у нас некоторая передышка. Уж очень много пришлось поработать. Я не выходил из конторы с 9-ти утра до 2-х ночи. Еду мне приносили сюда, и я только ходил в общежитие немного поспать и снова на работу. Этот отчёт был гораздо труднее прошлогоднего и мне пришлось порядком потрудиться.

Во-вторых, у нас в остальном всё по-старому. Только несколько к худшему стали порядки, Ане стало труднее попадать сюда, она не каждый день бывает здесь, а, примерно, через день, а мне, конечно, некогда к ней ходить. Но в это воскресенье я взял себе настоящий выходной и почти весь день провел у неё. Для нас это теперь большая редкость, главное из-за занятости, но зато это ещё более приятно, когда удаётся побыть вместе. Она слегка гриппует, не ест (у нас пища стала более однообразной, а у неё стал избалованный аппетит), нервничает, последнее время ведь особенно тяжело, когда считаешь каждый день. Она похудела, можно так выразиться, извелась, тоскует по дому. Любит она вас всех, и тебя, Марочка, любит и болеет душой за вас.

Когда по её расчётам должно от вас поступить письмо, а его нет, она сама не своя, пристаёт ко мне как банный лист, почему нет писем, не случилось ли чего? И этот вопрос она задает мне по многу раз, и я не знаю, чем её утешать. И на тебя, вредный мальчишка, жалуется, что ты стал реже писать и теряется живая связь с тобой и она не знает, как ты растешь, и что занимает твой внутренний мир, создаётся отдалённость между ней и тобой, теряется взаимопонимание.

Когда я это пишу о ней, то в некоторой степени подразумеваю и себя. Ведь между нами тоже есть отдалённость, не только физическая, но и моральная. Я не знаю, что занимает тебя, что интересует, какие вопросы возникают перед тобой. Мама и я ведь любим тебя, Марек, а любовь подразумевает в себе и желание помогать любимому. И я хотел бы тебе помочь и тебе нужна теперь помощь старшего, более опытного человека, который помог бы тебе лучше разобраться в окружающем. Тебе теперь пятнадцать лет. Я вспоминаю себя в эти годы и помню, что мир передо мной в это время раскрывался заново. Я иначе стал понимать окружающее, чем до того, я чувствовал, что из ребёнка я превращаюсь во взрослого человека, что многое я до сих пор понимал иначе, реагировал на явления по-иному. И понятно, чем старше я становился, тем больше я отвыкал от детского восприятия жизни. Показательно, что, перечитывая в это время ранее читанные книги, я в них многое находил такого, что раньше не понимал. И это, сынок, продолжалось долго. Когда я стал ещё старше и ещё раз перечитал эти книги, я снова по-иному стал из понимать, более зрело и полно, чем в детстве и юности. В твои годы это был переходный возраст, во мне происходил перелом.

Старое представление о жизни, о взаимосвязи жизненных явлений, их побуждения, ломалось, разрушалось, новое ещё не возникло. И многочисленные вопросы вставали передо мной, я не знал, что такое истинная правда, потому что много противоречий в жизни нашей, много лицемерия и лукавства, обмана и злобы в окружающем нас мире и трудно нам разобраться, как быть честным, достойным человеком. Надо ли вообще быть честным, и какая ложь допустима и какая нет. Я помню, что в то время я в каждой новой прочитанной книге находил новые правила морали. И пока нашёл самого себя, стал тем человеком, какой я теперь, хорошим или плохим, честным или нечестным, это, конечно, как на чей взгляд, пока установились более твёрдо мои понятия о честности, о смысле жизни, о людях, о своём отношении к ним, мне пришлось переходить от одной крайности в другой, совершая такие поступки, которые кое-кем из окружающих не одобрялись, и для большинства были непонятны. В это время, в самое тяжёлое для установки характера время, у меня не было духовного руководителя, не было ни одного человека, который мог бы мне помочь разобраться в противоречиях морали и жизни. У меня были только товарищи, которые сами ещё себя не установили, и именно поэтому мне было трудно. Доходило до того, что я пытался покончить самоубийством, запутавшись в самых простых вещах и вопросах, которые теперь, когда я стал взрослым, для меня никакой сложности не представляют и кажутся смешными. Отсутствие старшего, любящего, понимающего тебя товарища могло привести в это опасное для юноши переходное время к катастрофе.

И теперь, Марек, когда ты вступаешь в этот период своей жизни, когда для тебя начинается перелом в мировоззрении, в миропонимании я здесь, вдалеке от тебя, тревожусь за тебя и не хочу допустить тех переживаний, которые имел я и хочу помочь тебе может заочно, посредством писем разобраться в окружающем. Правда, мама приедет, она найдет с тобой общий язык, она многое сможет тебе объяснить, но не всё. Ведь она всё же – женщина, а есть вопросы, которые могут быть поняты только мужчиной, вопросы мужские, где женщина не может их понять, не будучи сама мужчиной, как мужчина не может понять некоторых женских вопросов. И это, в основном, в отношениях к противоположному полу, мужчины к женщине и наоборот. Тут понятия у тех и других различны.

Я всё это пишу тебе, Марек, не зная, как далеко ты дошёл по пути зрелости за эти два года, что мы расстались с тобой. Созрел ли ты настолько, что тебе понятно моё письмо? И не преждевременно ли оно? Ведь я сужу по себе в твоём возрасте, а может быть тебя ещё не занимают затрагиваемые мною вопросы.

Повторяю, твой духовный мир мне не знаком, но страстно хочу с ним познакомиться и любящей рукой направить тебя по правильному пути.

Напиши сынок, всё ли тебе ясно и понятно в этом мире и какие вопросы возникают перед тобой.

Переходя к будничным делам сообщаю, что Маруся на днях уезжает. Однако, я ей с собой ничего не даю. Она не производит на меня положительного впечатления, она сумбурная женщина, и я ей не доверяю. Хотя она всё, что вы послали, передала полностью, но её легкомысленное отношение к чужим вещам, проявленное ею к нашей посылке, за которую мне с трудом удалось получить с неё компенсацию и то не полностью, заставляет меня воздержаться от дальнейших посылок с ней. Те мелочи, что мы приготовили, привезёт мама.

Но, основное, я уже не меньше трёх раз просил тебя сообщить мне, как идёт ваш рост. Большие вы или маленькие. Какие у вас руки, ноги. Я просил прислать контуры стопы Мишеньки, Оленьки и твои, обвести карандашом на бумаге, тогда я буду иметь представление насколько вы выросли. Мама думает, что эти мои письма не дошли до вас, иначе мы не можем себе представить, т.к. время коротко, а здесь всё не так скоро и легко делается. Прошу срочно выполнить мою просьбу. Желательно, для верности, послать контуры ещё раз, а через пару дней, на всякий случай, если не дойдет, то вторично. Кроме того, Марек, если тебе не трудно, вышли ещё газет бандеролью. Один раз я получил, они дошли очень хорошо. Второй раз привезла Маруся. Больше я не получал. Меня больше интересуют местные газеты и журналы для чтения, центральные газеты мы здесь имеем. А для курения (здесь недостаток курительной бумаги) мне безразлично какие.

Напиши, какие в Риге продаются газеты, в кисках свободно и достаточно, или по подписке.

Заканчиваю, Марочка, время уже много. Прошу тебя моих дорогих и любимых Мишеньку, Олю, Розу, Хаю и Вову с Ниной перецеловать по несколько раз и просить их не забывать меня и писать почаще.

Мишеньку я поздравляю с днем рождения, пусть он растёт большим и сильным, пусть вырастет хорошим человеком.

Оленька! Пару слов тебе. Доченька моя родная и любимая! Скоро к тебе приедет мама, она поможет вам лучше жить. До её приезда, дочурка, ухаживай за Мишенькой, за этим малышом, береги его и пусть мама найдёт его и тебя хорошими здоровыми детьми. Напиши мне, девочка, как твои дела? Что читаешь? Учишься ли чему-нибудь? Когда ты была маленькая, Марек любил тебя дразнить и обижать, а теперь он дразнится? Обижает? Всё мне напиши.

Роза и Хая! Вам я тоже напишу – дайте срок. Теперь очень поздно и я устал, не обижайтесь, ваша очередь придёт.

 

Гера.

 

 

Нижняя Тура                                           9.II.47.

Мои любимые и родные!

За февраль месяц не помню писала я вам письма или нет. Поверьте, мои дорогие, что каждый день я помнила об этом и с горечью думала, что причиняю вам лишние огорчения своим молчанием. Но обстановка была такова, что не было даже времени поесть, не то что писать письма. Я буквально разрывалась на части и лучшее доказательство тому то, что я ещё не сдала отчёт. Еле, еле готовила Гере обед, да и то наполовину как всегда. Дело в том, что у нас идёт разгрузка людей, отправляем на заводы. Работы очень много и всё приходится не спать по ночам. В числе прочих забрали и моего счетовода. К довершению неудач, я ещё осталась одна. Надо и текущую работу делать, и по отчёту работать и людей оформлять. Просто без сил и без нервов я осталась за эти февральские дни.

Достать счетовода – невозможно. Людей не хватает на производстве. Ну да ладно. Хватит об этом. Сегодня вот решила как-нибудь да написать вам, чтоб вы хоть знали, что я жива и здорова.

Вчера я получила ваши письма. От Оли, Марика и Розы Давидовны. Письмо Оленьки очаровательно. Только жаль, что не могу сейчас ответить. Спасибо и тебе, Марик, за твоё письмо. Твои доводы по «старым делам» я все приняла во внимание, а от твоего письма мы имели много «нахес». Как только будет у меня свободнее со временем, сразу же напишу тебе отдельное письмо. Получила я также «ножки» Миши и Оли. Завтра же постараюсь договориться о тапках, а если не будет очень дорого, то закажу и бурки. Почему ты, Марик, не прислал своей «ноги»?

Ну, мои родные, простите, что мало пишу. Работы полно. Пока всего хорошего. Целую вас всех. Надеюсь, через несколько дней схлынет эта волна и тогда я в первую очередь высплюсь как следует и напишу вам всем письма.

Обнимаю всех и целую.

                                                          Аня

P.S. Любимые мои, февраль ведь короткий месяц, он быстро пролетит, а там уже останется только два месяца и мы будем вместе.

Гера приветствует, хоть сегодня я его и не видела, но у него всё в порядке.

 

 

Н. Тура                                             10 февраля 1947г.

Воскресенье         4 ч.дня

Здравствуй мой старший сынок!

Несколько дней назад получила твоё письмо, за которое прими мою искреннюю благодарность. Твои письма для меня вечный источник радости и счастья. Во-первых, ты мне даёшь сведения и проливаешь некоторый свет на жизнь твою и малышей, во-вторых, по твоим письмам я имею возможность судить и следить за ростом твоего культурного уровня и за твоими стилистическими способностями, а потому каждый раз, как прибывает письмо, я отбрасываю все дела и с жадностью глотаю строки. Так что спасибо и ещё раз спасибо.

Сыночек, вчера мы получили так же письмо и от тёти Хаи. Получила также и её карточку. Я не могу судить хорошо она получилась или нет. Ведь я её не знаю. Вот когда приеду домой и познакомлюсь лично, тогда уже другое дело.

Сегодня у меня день начался как обычно. С утра даже не думала устраивать себе выходной, потому что работы много.

Приготовила обед для папы, сделала заявку на питание, составила сводку и собралась в штаб. Сижу жду конвоя, как вдруг приходит папа сам сюда и говорит на весь день. У них в бухгалтерии идет побелка, а потому вынужденный выходной. Мы посидели, пообедали, а теперь он лёг отдохнуть, а я решила тебе написать письмо.

За последнее время он приходит сюда редко, так как трудно вырваться оттуда из-за недостатка свободного времени.

Марочка, я уже писала, что ваши мерки все получила. Я уже заказала тебе сапоги, а малышам по буркам. За все три вещи 500 руб., но часть необходимых материалов у меня было приготовлено, ровно как и деньги для этой цели, так что вы об этом не беспокойтесь. Только бы было всем хорошо по размеру и благополучно довезти до дома. Если удастся, то закажу ещё тапки, но это уже легче сделать и, конечно, гораздо дешевле стоит.

Передай тебе Розе, что по моим заботам она может судить насколько и много ли я изменилась за эти два года.

Ты пишешь, что с отметками у тебя дела неважны, но знания всё же есть у тебя. Конечно, это неважно, потому что отметки – это внешний показатель, но вместе с тем по этому показателю все учителя и посторонние могут и будут составлять своё мнение о твоих знаниях. Но, конечно, не я. Лишь бы ты, сынок, вырос знающим и толковым мужчиной.

Твои описания Мишиных разговоров бесподобны. Эта часть твоего письма в моих глазах не имеет цены. Всем нам так всё это нравится, что в тот день, когда прибыло твоё письмо, прихожу в штаб, а бухгалтер-расчётчик (молодой парень) кричит мне вместо «Здравствуй!» – «А у меня идея!» и так в нашем узком кругу цитируются все Мишуткины словечки.

В смысле погод у нас тоже немного полегчало. Дни стоят очень приятные, мягкие, как будто веет уже весной. У меня в конторе теперь тепло и я молю Бога, чтобы больше не было морозов.

Дорогой мой, хочется уже повидать вас всех, и это желание всё становится сильнее и сильнее с каждым днем, настолько, что всё уже мне не мило здесь, чувствую себя уже чужой между этими всеми людьми. Да, теперь только, испытав на себе, я верю, что самые последние месяцы самые тяжёлые.

Дорогой мальчик, передай всем малышам, что скоро мама уже будет с ними.

Пока на этом кончаю писать.

Целую тебя крепко. Пиши только чаще, сынок.

Твоя мама.

 

Н.Тура  12.IV.1947.

Дорогой сынок!

Хоть в предыдущем письме к Розе я привета тебе не передал и намекнул, что сержусь на тебя на отсутствие писем, но «сердце не камень», ты все же мой «дорогой Марек» и очень долго на тебя сердиться не могу. Роза писала, что во время твоих каникул свободное время ты проводил за книгами. Что ты прочел? Что понравилось и чем?

Я здесь прочел «Молодую гвардию» Фадеева, читал ты её? В ней показана молодежь в борьбе с врагом. Очень сильная книга, в ней показаны лучшие стороны советской молодежи, советую достать и прочесть.

В последнее время мне как-то везло с книгами – доставал. А в смысле газет я тоже устроился. Мы вчетвером абонируем «Известия», так что я теперь регулярно читаю центральную газету, а после прочтения, в конце месяца мы количество экземпляров делим на 4 части, одну из который каждый из нас получает в свою собственность. Так что курительной бумагой я тоже обеспечен.

Тебе, конечно, понятно, что доминирующим моментом нашей теперешней жизни является мамин скорый отъезд. Этот фактор влияет на всё наше восприятие дня, об этом мы не забываем ни минуты, и во всех наших действиях это чувствуется. Мама стала очень нервная, волнуется, переживается, колеблется в своих силах, страшится будущего. Этим, по существу, и вызвано её молчание, т.к. она не может спокойно сесть и писать, как это было раньше. Тем более, что она не надеется успеть получить ответ от вас. Это, понятно, отбивает охоту писать.

На литейке она больше не работает. Теперь, вот уже несколько дней, она работает в штабе, в одной комнате со мной, но не в расчетной группе как я, а в производственной. Всё же мы хоть последние дни вместе и каждый знает любой шаг другого.

Я уже так привык быть с ней вместе, что когда призадумаешься, что скоро я останусь один и надолго, скучно становится, чтобы не сказать больше. Я даже не представляют себе, как это будет. Поживём – увидим, не пропаду. А основное, она вам нужнее, чем мне. Мы все это понимаем и вы, и она, и я.

Что тебе ещё сообщить, мой друг? Порядок жизни у нас регламентирован. Всё ведь тоже. Работа, краткий отдых, снова работа, местные сплетни, на ночь книга, газета, радио. Теперь я сам себе готовлю, мама не имеет возможности этого делать. Результат – понятен. Пища приготовлена хуже, менее вкусно, а иногда ленюсь готовить, сухим пробавляюсь. Но, в общем, обижаться нельзя, всё же, по сравнению со всей массой, я нахожусь в привилегированном положении, что, конечно, является результатом добросовестного отношения к работе. Здесь, да и всюду, ценят людей, работающих не за страх, а на совесть, поэтому и маме здесь было лучше, чем кому-нибудь другому. И ты, Марек, тоже запомни это обстоятельство. Я мало делюсь с тобой своим опытом жизни, не надоедаю тебе нравоучениями, так что мне простительно иногда и прочитать тебе общеизвестную сентенцию.

Марек, родной, хочу закончить это письмо, которое я пишу тебе как бы в виде извинения за те заключительные слова в Розином письме. Теперь, когда мама уедет, я больше буду нуждаться в ваших письмах, учти это, мой сын, и пиши.

                                                                                                          Папа.

Оленька!

От тебя тоже давно нет писем. Неужели ты нас уже позабыла? Я не хочу этому верить. Доченька моя, пиши мне, а то мама уедет, и я, если не буду от вас получать письма, совсем заскучаю.

Напиши мне, много ли ты гуляешь, тепло ли в Риге или холодно, есть ли снег.

У нас здесь уже тепло, снег сошёл, только солнца не видно, погоды стоят сырые, дожди, а, иногда, мокрый снежок. Грязно очень.

Шлю тебе много, много поцелует. А ты помнишь, как ты говорила: «Люблю тебя до неба».

                                                                   Твой папа

 

 

5.V.47.

Вчерашний день, Аня, был, пожалуй, самый тяжелый из всех дней за последнее время. Целый день нервного напряжения, мелких хлопот и забот и, главное, борьбы с самим собой за сохранение внешнего хладнокровия. Я решил не нюнить и, кажется, это мне удалось, хотя иной раз казалось, что не выдержу.

За тобой закрылась дверь, я ушёл обратно. Иду и чувствую себя безумно усталым и не верится мне, не представляется, что тебя уже нет. Пришёл, стал готовить ужин, слегка поел, растянулся на постели, никак встать не могу. Ноги отчего-то болят и всё тело никнет к кровати. Однако, собрался и пошёл в штаб. О работе не может быть и речи, но надо позвонить насчёт плацкарты, надо позвонить тебе. Узнаю, что телефон на квартире снят, а я надеялся с тобой переговорить. Пивень тут передаёт, что ты перепаковывалась, сидишь и плачешь. Сенанев здесь, обсуждаем как тебе лучше ехать, Ковбасюк здесь, он тоже участвует в разговоре – наконец, договорились. Интересно и нужно мне знать, как всё-таки была поездка, как устроилась с вещами, получила ли плацкарту и прочее.

В пол двенадцатого ушёл домой, лёг и сразу уснул.

Сегодня иду на работу и всё, каждый метр пути вспоминает мне, вот тут мы с тобой проходили, тут мы стояли. Зашёл в контору – тебя на месте нет. И как-то не верится, что тебя уже нет, что я начинаю новый образ жизни – без тебя. И странно мне и знакомо всё, но всё какое-то иное, как-то иначе воспринимается – без тебя.

Сегодня получаю многочисленные соболезнования и приветы о тебе. Тебя видели вчера вечером, вскоре как ты вышла за ворота, ты шла по направлению к Туре. Затем Пивень, его жена, комендант и многие другие видели тебя.

Я ещё вчера сразу хотел тебе писать, хотел писать домой о твоём выезде, но не мог: слишком я был взвинчен и устал.

Итак, прошёл уже день, как ты уехала. И целый день я смотрел на часы и представлял где ты сейчас. Вот ты в поезде, а теперь ты уже подъезжаешь к Свердловску, теперь ты уже должна быть в городе, если поезд не опоздал, а где ты теперь, что делаешь, я себе уже не представляю, ведь теперь 11 часов вечера, и ты давно уже в Свердловске. Мне не верится, чтобы тебе посчастливилось сразу в тот же день сесть в поезд, но если это так, то теперь ты уже мчишься дальше и страдаешь от того, что поезд слишком медленно идёт.

В общем, не знаю, где ты теперь, но думаю, что у Слуцких. С каким нетерпением я шёл сегодня на работу, чтобы скорее услыхать как тебе удалось доехать, с таким же нетерпением я жду известий от тебя, как тебе пошло, повезло дальше.

Сегодня мне принесли Хаино письмо. Оно на один день опоздало тебя. И мне было жалко, что мы не получили его вчера. Оно такое хорошее, сердечное письмо, так бы тебе понравилось, что обидно, что ты его не читала.

(Подсел Барн, завлек меня в беседу и отвлёк от письма).

Итак, Аня, начинаю новую жизнь. К моему счастью у меня накопилась уйма спешной, неотложной работы. Документов из банка я не получал с 21 числа, сейчас только их привезли, из сегодняшней почты львиная доля была мне, кассу нужно обработать, сведения нужно сделать, сегодня целый день возился с отчётом Тупика, отчёты начинают поступать, я всех задерживаю, т.к. ни кассы, ни банка ещё не могу выпустить, значит головой окунаюсь в работу, разгрузить все столы, полные невыполненных дел, надо работать, работать и работать, ликвидировать отсталость. Это, понятно, даст возможность не думать ни о чём постороннем и легче мне будет свыкнуться с моим новым положением.

Жду, жду, крепко жду писем.

                                                                   Гера.

 

 

10.V.47.

Аня!

Итак, уже 6 дней, как ты уехала. Первые дни я ходил как потерянный, весь воздух ещё был полон тобой, а тебя не было. Где ты, как едешь, или где-нибудь дожидаешься возможности ехать, не знаю, гадаю, теряюсь в предположениях. Матвеева мне говорила, что багаж тебе не удалось сдать, а дальше… В Свердловске ты его сдала? Ничего мне не известно. Все кругом спрашивают меня о тебе, а я ничего не знаю. Вот жду завтрашней почты, может будет что-нибудь от тебя, жду Сенашева, может он что-нибудь расскажет. До тех пор, пока не получу от тебя известий, я в тревоге.

Затем начались события. Основное, у Шуры недостача свыше 2х тысяч рублей, и я усиленно ищу и проверяю все документы, может быть где-нибудь ошибка. Дни проходят теперь в усиленной работе, нужно подтянуться, тем более – отчёт, а выходные дни и прощальное настроение создали отсталость. Это даже заметил нач-к колонии, который дал мне понять, что если не подтянусь, то спишет меня в цех. Это, конечно, только разговоры, но всё же, неприятные разговоры. По-прежнему в шесть часов отрываюсь готовить ужин и завтрак, в полдесятого я обязательно на работе, но позже 12ти часов не могу работать, клонит ко сну. А спать я стал очень много.

Вчера, 9го мая, у нас был выходной день, так я за весь день не застелил постели. Я очень много спал, вставал для завтрака и обеда, в перерывах между сном играл в домино, а вечером готовил много блюд. Так много готовил, что когда все стало готово, не захотелось есть. Ты ведь знаешь, что жиры я получил салом, растопил их. Затем я получил твою рыбу. Затем я получил за мясо и рыбу очень хорошее жирное мясо, с которого я вытопил грамм двести жира, так что жира у меня много, тем более, что я получил всё растительное масло. Вчера я зажарил остаток рыбы, сварил мясной суп (гороховый), сварил молочную кашу-лапшу, кусок рыбы замариновал (в компании с Барном – его специи), чай был тоже с молоком, в общем, еды было много, большая часть осталась на завтра. После ужина снова в постель (матрац у меня наново набит, спать мягко), в руках Короленко, а над головой радио – праздничный концерт.

Концерт был на редкость хороший и слышимость отличная. Слушал до трёх часов и незаметно уснул. Сегодня утром, до работы сбегал в баню, побрился, освежился, и за работу. На наш концерт в клубе вчера не ходил – не потянуло меня, тем более, что по радио была такая изумительная передача.

Сейчас около часа дня. В штабе все наши, только где-то в кабинетах сидит зам.нач-ка, который только что пришёл. У нашего начальства сегодня тоже выходной день.

Скоро пойду обедать. Завтра с утра надо снова хлопотать о лимитах, т.к. есть распоряжение выписывать сухпайщикам только один хлебный, без горячих. Наши спец-ты были один день сняты со спецовского, но на завтра восстановлены. Думаю, что и наш вопрос утрясётся.

Вот, Аня, и все новости.

Основное, что не знаю где ты, можно уже радоваться за тебя или надо ещё тревожиться. Целую.

 Гера.

Время ровно час, иду обедать.

**.V.47

Аня, наконец, получил твою открытку из Свердловска, а ****** из Кирова. Все же какие-то известия о тебе. А то совсем не знал где ты. Вчера приехал Сенашев, рассказал, что в Свердловске ты в очереди на компостирование билетов была осьмая. Всё же до получения от тебя открытки не был уверен, что ты уехала. Теперь жду из Москвы и из Риги. Тогда я буду спокоен, когда узнаю, что хорошо или плохо, но ты уже встретилась с детьми. Тем более, что здесь пронеслись слухи, что у Марии Иосифовны в Свердловске выкрали все документы и сопоставляя с тем, что у Гасса была такая же история, я особенно заволновался о тебе.

          За эти несколько дней наши новости. Институт сухопайщиков отменён. Остались на сухом только бесконвойные, Гринев и Серегин. Поскольку у меня теперь с начальником натянутые отношения, я к нему не ходил. Послал Сетанищева, тот принёс разрешение и с 14го числа меня снова восстанавливают. Пока ходил в столовую (правда всего два раза), но поваров не ругал, только потому, что не хотел быть банальным. Ты оказалась права, они готовят безвкусно.

          За эти несколько дней немного подогнал работу, сразу стало лучше самочувствие. А если осмотреться, то уже восьмой день как ты уехала, это время (не в обиду будь сказано) совсем незаметно прошло.

Напиши ты мне о детках и доме, как и что там, что едят, и всё, всё.

                                                                                       Гера.

 

14.V.47.

Дорогая Хая!

Я очень виноват перед тобой, что пишу тебе редко. Мне вообще трудно писать письма, никогда не любил я этого, а теперь ещё, когда «вас много, а я один» (как это сказано у Аверченко), когда приходится писать Розе, Мареку, тебе, Оле, Мише, Циле, Ане, Рае, да ещё кое-кому, это впору нанимать секретаря. Эти мои жалобы на обширность переписки, конечно, натянуты. Понимаю отлично, что если я хочу от всех вас получать письма, а этого я очень хочу, то должен и сам писать. Я веду к тому, Хая, что если я пишу тебе мало, то не от того, что охладел к тебе или сержусь на тебя, а потому что знаю, что мои письма вы всё равно все читаете огульно и ты знаешь обо мне не меньше Розы и Марека. А приветы я избегаю тебе посылать сознательно. Мне запомнилась твоя фраза, сказанная ещё во времена «оно», что приветов ты не признаешь, что это просто банальный долг, но никогда ничего не выражает, что если человек не пишет письма, то привет от него нисколько не устраивает.

В общем, всё это пустяки, прошу простить, что мало пишу, постараюсь исправиться.

Дорогая моя, ты не думай, что я изнываю от тоски, томлюсь ожиданием конца срока, что-то глубоко переживаю – отнюдь нет. Я приспособился, в общем, сохранил жизнерадостность и бодрость духа, много с увлечением работаю, стараюсь ходить чисто одетым, часто хожу в баню (только бреюсь редко), коротко говоря, живу, а не прозябаю. Пусть круг весьма узок, но здесь свой мирок, где в наличии все интересы большого мира, в несколько суженном масштабе. Во всяком случае, сплетен и обсуждения знакомых здесь гораздо больше, чем у вас. Правда бывают и периоды уныния, упадка духа, но здоровое тело требует своего, инстинкт жизни борется с этими вредными настроениями и побеждает их. Значит не так страшен черт, как его малюют.

Ну, Хаечка, значит заключим мир, не обижайся на меня, постараюсь писать тебе чаще.

                                                                   Гера.

 

16.V.47.

Сегодня 16ое число и я ещё не знаю, где ты и что с тобой. Я подстерегаю наших почтовиков, с надеждой жду пока рассортируют почту, и … письма, телеграммы нет. Мне приходят в голову всякие дурные мысли, я гоню их, но знаю, не успокоюсь, пока не уверюсь, что всё благополучно.

Пишу в воздух, не зная где ты, и не знаю, о чем тебя спрашивать. Ты сама знаешь, что меня всё, всё интересует. Так что не спрашиваю, а пишу о себе.

Особых новостей нет (стереотипная фраза). Наш нов.главбух ещё не приехал, и мы не знаем каков он. Со Станищевым отношения хорошие, начальник ко мне тоже не придирается. Как будто – порядок. Чувствую себя уверенно. Работаю теперь по-старому. День забит суетней, спешкой, ночью систематическая работаю. Сижу теперь до часу, до двух. Только вечером, в шесть часов убегаю домой готовить. Теперь в секции я хоть один сухопайщик, но готовят многие. Барн переваривает свою еду, доктор кое-чего готовит, Малышев с посылки ежедневно готовит, Миша и его друг Федя тоже готовят. Так что бегу, обычно, чтобы не опоздать на плиту. Топить будем до конца мая, после чего перейду на электричку. Наши «потрясающие» новости: Борис Абрамович получил известие, что его дело пересматривается или пересмотрено и послано в Москву на утверждение на предмет освобождения. В общем, там что-то неясно, он сам не знает, т.к. письма его жены не дают ясной картины.

Коля Шешуков не уехал никуда. Он работает бухгалтером литейки, а Босых у него помощником. Марусю я не видел с 5го мая. Она живет за зоной, сторожем на базе. Наши все на местах и все, все просят передать тебе их приветы.

                                                                                                         

 

 

Позже

Раньше меня прервали. Продолжаю.

Маруся, как я узнал, уже на новой работе. Уборщицей, помощницей в магазине. Я её только что видал, она говорит, что 10го написала тебе письмо. У Шуры, я писал, выявилась недостача, свыше двух тысяч рублей. Деньги она внесла и этим закончилось. Ну вот, пожалуй, и все известия. Больше как будто событий нет.

Пивеню я передал твой привет. Твое письмо из Свердловска (доплатное) пришло через 10 дней после отправки, я был вначале очень разочарован, что оно из Свердловска, ведь я имел уже открытку из Москвы, и тут я думал, что буду иметь более свежие известия. Но ты так толково и подробно пишешь, что это несколько удовлетворило меня.

Только Трамбовельскому ты не послала привета, а я ему давал читать это письмо и ему, конечно, было неприятно, что о нём ничего не упомянуто. Между тем, не дать ему читать я не мог, т.к. в конторе был большой шум вокруг этого письма, все меня обступили, расспрашивали, а он был при том.

Доехала ли ты, наконец, или нет?

Когда я это уже буду знать?

                                                           16.V.47.

Здравствуйте, дорогая Роза!

Как я уже писал Хае, «вас много», а я один, и при моей нелюбви к письмам, когда я и так редко пишу, а писать приходится всем, то на долю каждого выпадает совсем немного.

Вам я чувствую потребность писать, совсем особую, чем к другим. Если до сих пор Вы больше вели переписку с Аней, из которой я узнавал все житейские обстоятельства, то теперь Вам придется писать мне и от Вас, я уверен, я больше добьюсь толка, чем от всех остальных. Вы, обычно, пишете более беспристрастно и верно, не скрываете вещей, даже неприятных. Кроме того, и самое главное, Вы настолько близки мне, что мне просто приятно получать от Вас письма, написанные Вашей рукой.

Итак, Роза, прошло уже 12 дней, как Аня уехала. Последнее известие о ней я имел из Москвы. Дальнейшая судьбы её поездки мне неизвестна. Я очень надеюсь, что она уже дома, но уверенности у меня нет. Каждый день я мучаю наших работников почты, пристаю к ним, требую писем, но пока ещё нет их. Я им всем приелся, и когда в самом деле прибывает для меня письмо, они меня сразу же извещают и говорят от кого и откуда.

Теперь полпервого ночи, я очень жду завтрашнего дня, может быть получу, наконец, сообщение, что она уже дома. Очень я тревожусь за неё.

Вот я задумываюсь. Она, допустим, приехала. Начинаются хлопоты с пропиской. Вопрос о работе. Вопрос о квартире. Вопросы и вопросы. Как вы эти вопросы разрешите, мне очень трудно представить себе будучи здесь. И вопрос о том, что Розе нужно дать отдых. Правда, Аня едет не из санатория, Роза это понимает, но всё же это тоже вопрос. И я очень жду, Роза, от Вас сообщения, как происходит у вас решение этих вопросов.

Пишу Вам и считаю, что Аня всё же уже дома. Поэтому меня интересует, чтобы Вы описали как Вы её нашли, как произошла встреча, вообще, всё детально.

И я хочу, Роза, чтобы Вы знали, что если с приездом Ани основная ответственность за детей с Вас снимается, то не снимается с Вас обязанность сообщать мне о том, как Вы живете, не только дети и Аня, но и Вы – лично, что Вас беспокоит и что Вас радует, т.к. Вы ведь неотделимы от нас, Вы – часть нас.

У меня, милая Роза, за это время особых новостей нет. Основное, отсутствие Ани, это Вам известно. Не надо думать, что я пал духом со времени её отъезда. Я жил больше года без неё и имел столько времени подготовиться к мысли, что буду ещё жить без неё, что когда это случилось, то первые несколько дней мне даже не верилось, что её уже нет. Так все напоминало мне о ней, казалось, я приду на работу и увижу её сидящей за столом (она, обыкновенно, раньше меня приходила на работу), вечером в комнате, где я живу, всё казалось, сейчас откроется дверь, и она войдет. А затем прошло несколько дней и это ощущение улетучилось. Только острая тревога за неё осталась у меня, а сам я уже примирился с тем, что её нет здесь.

А все кругом столько спрашивают про неё, она здесь оставила на всех такое хорошее впечатление, все здесь уважали и любили её и как наш брат, так и в/п состав ежедневно осведомляются о ней, приехала ли она, есть ли от неё письма.

Так что, Роза, поторопитесь написать мне обо всем, т.к. всё-таки, хоть я примирился с её отъездом, но все же (между нами говоря) мне очень недостает её, и я очень хочу знать о ней, о Вас, о детях, о Хае, об Ольге и Рае, о Цили и всех, всех родных и знакомых, а, главное, о моей семье.

Будьте здоровы, Розочка, и здоровья желаю всем нашим.

                                       Ваш Гера.

Что писал Семён, и что он вам послал, и писали ли Вы, лично, когда-нибудь Доре Марковне и Моисею?

Детишкам передайте мом письмеца и горячие поцелуи, Мареку напишу отдельно.

                                                                   Гера

 

19.V.47.

Анечка, сегодня, наконец, получил твоё первое письмо из Риги. Я извёлся, дожидаясь его и проклинал себя, зачем я не заказывал тебе телеграммы. Сегодня понедельник, по моим расчётам сегодня обязательно должно было прийти письмо, в два часа пошёл на почту, дождался пока примут свежую почту, но при мне её не разбирали и обещались дать знать, если есть письмо. Меня кругом все замучили вопросами о тебе, начиная от Тамары и кончая Данилевским, все спрашивают имею ли уже письма от тебя, это меня нервирует, т.к. я и без этого сам не свой, сижу мрачный, злой и Лена пристаёт ко мне с вопросами, что же со мной произошло, что я такой злой (она за эти 20 с лишним месяцев, что сидит напротив моего стола достаточно меня изучила, чтобы знать, когда я бываю в каком настроении). С нетерпением и волнением смотрю кто входит в бухгалтерию, несёт известие о письме или само письмо, всё время смотрю на часы, и, наконец, понимаю, убеждаюсь, что письма нет. Складываю бумаги, хочу идти домой. В коридоре встречаю Андрея Константиновича, он мне говорит, зайди ко мне за письмами. В столе у него письма для Ткеи, Вани и для меня. Я взглянул на конверт – из Риги твоя рука. Я был вне себя, мне не верилось, что это уже так, что ты дома.

Я шёл по дороге домой, читал в пути письмо и не мог удержать слёз, которые непроизвольно текли из глаз. Иду, читаю, плачу. Радуюсь за тебя и чувствую, что ты уже не наша, что уже соединилась и живешь в другом мире, мне, действительно, как ты пишешь, радостно за тебя и больно за себя. Ещё более одиноко я почувствовал себя, и зависть к тебе зашевелилась впервые в моём сердце. Но это только на минутку. Я не завидую тебе, родная, я безумно радуюсь твоему счастью и счастью наших детей, обревших заново мать.

Я не хотел ничего готовить, мне всё было безразлично и противно, ты ведь знаешь эти мои настроения, но письмо твоё всколыхнуло меня снова, снова создало импульс к жизни, всё стало кругом ярче, светлее и я хочу ещё и ещё получать от тебя письма и радоваться за тебя и детей, за Розу и всех вас.

Я пришел домой, рассказал сожителям, что ты уже дома. Все с живейшим интересом стали расспрашивать меня как и когда ты доехала, как встретилась и прочее. Я рассказывал им и сам себе не верил, что совсем недавно ты была здесь, а теперь ты так далеко. Потом я сел за стол, ждал пока печка растопится, задумался и … расплакался, сам не зная от чего. Но вскоре я взял себя в руки и приступил к хлопотам – пек оладья, варил суп, пережарил свежий лук, варил чай. Теперь одиннадцать часов, сижу в штабе и пишу тебе.

О твоем письме. На очень многие мои немые вопросы оно не дало ответа. Первое – как с твоим багажом? Довезла ты его? Поскольку ты ни слова не пишешь о нём, я догадываюсь, что ты потеряла его в дороге. И это очень жаль. И, основное, мне жаль, что дети лишились подарков, которые должны были все доставить им радость. Этой радости жалко, остальное ведь всё наживное. Устроишься и наживешь детям лучшие вещи, чем везла с собой. Затем – деньги. Растратила ли все, или что-нибудь осталось. И что есть ещё у детей, какие ресурсы. Что сохранилось из вещей, что можно ликвидировать и т.д., и т.д.

Я был безумно рад и бесконечно благодарен Розе узнав, что твоя одежда сохранилась и что ты уже имеешь какой-то более или менее приличный вид (хотя это несколько отдаляет тебя от меня). Скорей сфотографируйся и пришли карточку. Я хочу знать как ты выглядишь в гражданской одежде и хочу похвастаться тобой перед товарищами. Карточка должна быть общая, и Роза тоже должна быть на ней.

Ханочка! Ты пишешь, что Хая обижается и спрашивает почему я ей не пишу. Не верю я этому. Хая всегда была умница и понимает, что когда я пишу домой, я знаю, что мои письма читают все, в том числе и Хая и она отлично понимает, что когда я обращаюсь к кому бы то ни было, я имею в виду всех. Всё же на днях я отправил ей индивидуальное письмо, ей и Ниночке. Со времени твоего отъезда я уже всем написал по письму, теперь за мной долг только по отношению к Циле и Гассу, которым я ещё не ответил, да к Мареку на его последнее письмо.

Ну, родная, кончаю, жду, очень жду дальнейших твоих писем, где ты опишешь мне более подробно про Розу, Хаю и остальных, которых ты не охватила в предыдущем письме. А что с Верой? Видела ты её?

Деток всех поздравляю с мамой и крепко целую.

                                                                             Ваш Гера.

 

22 ноября 47 г.

Дорогой сынишка!

Сегодня я, наконец, получил твое долгожданное письмо и письмо от мамы, написанное уже после твоего. Вначале я нашёл в нем одну твою фотокарточку, ту, которая снята в школе. На ней ты такой взрослый и я тебя не узнал, не мог найти сходства с тем Мареком, что я оставил в Сосьве. Затем мне принесли твою вторую карточку, на которой ты снялся для паспорта. Здесь уже знакомый Марек, хотя и повзрослевший, но очень знакомый и родной. Глядя на эти карточки мне взгрустнулось. Такие изменения произошли в тебе за эти три года и ещё произойдут за время моего отсутствия и всё это без моего участия, без меня. Без меня растут и развиваются мои дети, ведь это больно, не так ли?

Марочка, меня приятно поразило известие, что ты вступил в комсомол. Во-первых, я не знал ничего о твоем желании вступить в него, ведь ни октябренком, ни пионером ты не был. И никогда в письмах ты не писал о тяготении в комсомол. Но если, сынок, ты решил, что это твой путь, то учти, что комсомольцем нужно тебе быть не рядовым. Ты сознательный парень и от тебя требуется исключительно честный подход к этому вопросу, иначе говоря, раз ты комсомолец, то должен вести себя истинно по-комсомольски. Ты пишешь, что от того, что вступил в комсомол мало что изменилось. Это, дружок, только вначале. Когда тебя ближе узнают, тебе, конечно, поручат кое-какую работу, дадут нагрузку, её нужно абсолютно честно выполнять и в жизни проводить комсомольскую линию. Ещё раз повторю, что я рад твоему шагу, рад тому, что ты нашёл правильный путь в жизнь.

Во-вторых, мне доставил удовлетворение тот факт, что твой отец не явился препятствием тебе в избранном тобой пути.

Твои письма, родной мой, построенные по принципу «события данной минуты» отлично освещают детали вашего быта, и их я читаю с особым удовольствием. Через них я приближаюсь к вам, туманность представления вашего быта, созданная отдаленностью от вас, рассеивается. Такие детали как шкаф из ящика, пила, деньги на цирк, Мишка ударил тебя и Олю кулачком в спину, ты поставил его в угол, Оля справляется как писать то или иное слово, всё это резче очерчивает контуры вашего бытия и мне становится близким. Побольше и почаще бы получать такие письма от тебя, тогда я чувствовал бы себя не так оторванным от вас.

Меня радуют твои успехи по математике. Очевидно, это твой любимый предмет. Однако, мне странно, что по латышскому у тебя тройка и по истории, русскому, немецкому и тригонометрии ты не смог добиться пятёрок.

При твоих способностях это совсем не трудно, но ты, как видно, этим предметам не уделяешь достаточного внимания. И если бы ты несколько больше поработал над ними, пятерки были бы обеспечены, не так ли? Марочка, если эти предметы не влекут тебя, то тем больше будет твоя заслуга, если ты заставишь себя над ними поработать. Это воспитывает волю – заставлять себя делать не то, что нравится, а то, что нужно, хоть оно и неприятно. Вывод ясен.

О себе, мой дорогой, много не пишу. В письмах к маме я, обычно, довольно подробно пишу как я живу и работаю, ты, верно, читаешь их и знаешь об образе моей жизни. Могу сообщить и о своих успехах. Баланс я сдал первым, вернее, двое наших главных бухгалтеров сдали одновременно первыми, я один из них. Меня хвалят, ставят в пример. Мне это особенно приятно потому, что этих успехов я добился в новой для себя отрасли, ранее мне абсолютно незнакомой, в учёте производства и при отсутствии опытных, квалифицированных помощников. Правда, мне это стоило много труда, но честолюбие, с одной стороны, сознание значительности и важности моей работы, со второй стороны, не позволяли мне остаться в хвосте и вынуждали меня напрячь мои силы и поработать.

До свидания, дорогой мой, кончаю письмо, как и ты, словами, что мне хочется спать, ведь уже довольно поздно. Будь здоров и пиши почаще. Маме я уже напишу завтра, а то нельзя ведь вас очень баловать получением сразу пачки писем.

Твой папа.

          Пусть мама ещё раз напишет, сколько стоили посылки.

 

27 ноября 47 г.

Дорогие мои!

Опять у меня оказались «горячие деньки». Работы подвалило. Мне на счёт этого «везёт». Переходя на новую работу мне казалось, а так это и было в первое время, что работы у меня будет меньше. Но теперь я снова завален работой и это главным образом потому, что штат у меня не квалифицированный, они тут всё путают, а мне приходится распутывать и отвечать. Кроме того, много организационной работы, которая отнимает время. Поэтому-то я и вчера не писал вам, да и сегодня пишу вам уже в два часа ночи. Но всё же я доволен своей работой, т.к. она имеет достоинства, о которых я ранее писал и, кроме того, она, мой первый баланс, получила хорошую оценку. Александр Константинович докладывая о работе счётного аппарата высказался, что лучше всех сделан баланс мною. Меня часто вызывают в центральную бухгалтерию на помощь в вопросах моей специальности и главный бухгалтер, которому я подчинен, сказал мне на днях, что моей работой он доволен.

В смысле питания и бытовых условий, а равно и рабочего места обижаться не могу – тут всё в порядке. Но вопрос курева стал у меня острее, равно и финансовое положение несколько пошатнулось. Я уже должен Барну 250 руб. и вынужден экономить, чтобы с ним рассчитаться. Но с этим я справлюсь, постепенно выплачу ему, но табак или папиросы прошу, дорогие мои, организуйте за счет Веры. Если же она откажется, то не высылайте, как-нибудь обойдусь.

Твое письмо, Аня, я получил последним от 14 ноября, где ты пишешь, что получила мою телеграмму. Она, как видно, несколько запоздала. Но я доволен тем, что она вообще дошла до тебя, а могло быть и иначе. Поэтому, если опять окажется какой-нибудь перерыв в переписке, в панику не впадай, теперь не то время, какое тебе было знакомо, ведь в жизни всё течет и изменяется, так изменяются и условия у нас.

Мне пиши – тогда буду знать какие письмо дошли до тебя. И не стесняйся повторять одно и то же в нескольких письмах – тогда будет больше уверенности, что я прочту сообщение. Я, например, до сих пор не знаю сколько стоили посылки, за которые я должен с Барном рассчитаться. И старайся меньше расспрашивать в письмах о деталях, относящихся к нашим условиям, а особенно о работе. Я тебе сознательно не пишу об объектах моей работы и тебе незачем это знать. Основное – я здоров и доволен своим участком работы, это я тебе сообщаю.

14 ноября ты писала, что прошло уже 8 месяцев, как ты уехала отсюда. Это ты с Розой подсчитали. Марек, ты пишешь, способен к математике. Спроси у него сколько месяцев от мая до ноября, он тебе ответит, что шесть, а не восемь. Где ты взяла 8 месяцев? Не пойму. Значит «копрехнунг швах» (слабая голова).

Анечка! Ты пишешь, что твой брат Семён шлет тебе посылки и часто такие вещи, которые тебе не нужны. Я очень рад, что ты понимаешь, что ненужные тебе вещи надо реализовывать через гос. учреждения, т.е. через госуд. комиссионный магазин, но ни в коем случае нельзя из продавать на рынке или как-нибудь иначе. Тогда ты, и я, и все мы спокойны.

Жизнь здесь, Аня, протекает у меня в работе. Личных интересов и друзей не имею. Живу в коллективе, но одиноко. И я уже привык к этому. На днях, в воскресенье, снова был на танцевальном вечере. Снова вспоминал, как мы танцевали когда-то с тобой и не хотелось ни с кем другим танцевать. Всё же Маринка потащила меня танцевать, затем Тося Маслова и другие. Танцев пять я потанцевал и заскучал. Ушёл. Не интересно.

Здесь установилась зима «правильная». Снежный путь, довольно низкая температура. Но мне не холодно. Хожу в сапогах, они у меня достаточно большие, чтобы можно было тепло обуться, а валенки в ремонте. Но мне ведь ходить недалеко, а в конторе очень тепло. Ношу новые ватные брюки, ношу твою рубашку и меховичку, тёплые варежки, я холода не чувствую.

Ты спрашиваешь, не представили ли меня к октябрьским на сокращение срока? Нет – не представили, но надеюсь быть дома раньше срока. Не спрашивай как и почему, но я теперь имею основания полагать, что на законном основании вернусь к вам раньше, только не знаю насколько. Подробней писать не могу. Свое письмо я заканчиваю, как обычно, сообщением, что хочу спать. Ведь в большинстве случае пишу вам поздно ночью, как и сейчас. Только добавлю, что в скуке моей жизни ваши письма вносят яркую волнующую струю радости и бодрости и прошу поэтому писать.

                                                          Гера

 

Среда 10 декабря 1947г.

Сегодня получил твое письмо от 12.XI и Олино письмо от 30.XI. Как я уже писал, не все письма я получаю, так я не получил письма Миши Рашал, о котором ты упоминаешь. Ещё раз советую повторять в письмах сообщения, не считаясь с тем, что уже раз писала, тогда больше уверенности, что до меня дойдёт. С Барном до сих пор не могу рассчитаться, т.к. не знаю стоимости посылок яблок, он же дал мне на них 75 руб.; сколько он мне ещё должен, или я ему – не знаю. Прошу ещё раз сообщить мне об этом в следующем письме.

Целые дни, можно сказать все дни, проходят в неизбывных заботах, работе весьма напряжённой, мелких неприятностей по работе. Ведь ты знаешь, что я болею за свою работу, и если появляются какие-нибудь неполадки, а они бывают каждый день, то я принимаю их «близко к сердцу». Переживаю, мне всё хочется, чтобы всё шло гладко, организованно и четко. Между тем, этого трудно достичь и радостей у меня очень мало. Даже поощрение, которое я ожидал, которое мне твердо обещали, повышение моего оклада на 100 руб. вылилось в небольшую прибавку – 25 р. в месяц, правда считая с октября. И единственные истинно радостные минуты бывают у меня только при получении ваших писем. Они меня трогают своей теплотой, лаской, заботой обо мне и, читая некоторые места, ком подступает к горлу и иногда не могу удержаться от слезинки. Так и это твоё письмо, Анечка родная моя, попало в такой напряженный момент мелких неприятностей, от которых я переживал, что даже аппетит потерял, и в виде реакции очень растрогало меня и переполнило чувством благодарности и глубокой любви в тебе, к вам, к Розе и детям, любящих меня и помнящих обо мне.

Начну по порядку твоего письма. У нас уже давно установились зимние «правильные» морозы, снежный покров, твердый санный путь. Морозы доходили ниже 35 градусов, но у меня в конторе и жилье тепло, даже слишком тепло и одет я по-зимнему лучше, чем в твою бытность здесь. Имею меховые рукавицы, очень теплую большую меховую шапку (мех снаружи и изнутри, вместо подкладки), хорошую ватную телогрейку, кроме известного тебе черного бушлата, который одеваю поверх, меховую безрукавку, тебе знакомую, хорошие ватные брюки, кроме своих старых, отремонтировал отлично валенки, имею шерстяные носки и т.д. Так что экипирован я даже слишком тепло для того небольшого количества времени, что приходится проводить на дворе. Тут все благополучно. Тем более, что присланная вами рубашка, которую одеваю поверх гимнастерки, тоже весьма придаёт тепло.

Получение письма от Семёна с известием, что Моисей шлёт небольшую посылку обрадовало меня, хоть посылка небольшая, но это, конечно, лучше, чем ничего. Советую тебе написать ему что ты хочешь получить от него, я уверен, что он просто не знает, в чем ты нуждаешься и он, скрепя сердце, вышлет. Также тетю Хаю надо просить о помощи. Положение такое, что содержать пять человек семьи одному человеку в твоём положении необычайно трудно и тут нужно поступиться своей гордостью и самолюбием и просить не для себя, а для семьи. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Насчет посылки. Посылать мне посылку надо только в том случае, если у вас продукты дешевле и легче достать, чем здесь. При одинаковых ценах не стоит этого делать. Учитывая предстоящее общее понижение цен считаю нужным воздержаться от высылки её, тем более, что денежного перевода я пока оформить не сумел. Подождём ещё немного и, если в будущем будет смысл, тогда тебе сообщу и пошлю денег. Пока же прошу только выслать мне газеты, т.к. я с ноября месяца не получаю никаких газет, а с января и не надеюсь, т.к. моя доля подписки на «Известия» кончается 31.XII. Газеты лучше к нам приходят, как и посылки, чем письма.

С Марией Павловной Бородиной встречаюсь очень редко, хотя мы и работаем не далеко друг от друга, но в разных помещениях. Вообще мало с кем встречаюсь, я слишком погружен в работу. Но привет я ей передам, она будет рада. Число наших общих знакомых весьма

НЕ ОКОНЧЕНО.

 

31 мая 1948 года.

          Ты ведь понимаешь, что все это не так просто. Я знаю, что сам не имею права решать вопрос о переписке. Это должны решать мы оба. Моя точка зрения такова. Нужно, чтобы вы в течении трех лет имели право во всех анкетах писать обо мне «пропал без вести». И чтобы это было правдой, я должен в самом деле пропасть без вести. Насколько трудно мне прервать связь с вами тебе понятно. И насколько трудно вам я тоже себе представляю. Но надо ли всегда идти по линии наименьшего сопротивления? Ведь польза от этого мероприятия несомненна. А я, Ханок, если мне будет уж очень трудно, все равно обращусь к вам. Теперь я вполне могу обойтись самостоятельно. Мне вашей помощи материальной не надо. Что впереди – неизвестно. Повторяю – если будет мне худо, тогда напишу, попрошу помощи. Если будет терпимо – то знать о себе не буду давать. Неполучение писем будет означать, что живу неплохо. Если что-нибудь со мной случится, смена адреса, болезнь или ещё что-нибудь, то мои друзья тебя известят. Лена Михайловна или ещё кто-нибудь. Я уже примирился было с мыслью, что связи с вами больше не имею. Твоё письмо от 26 мая снова заставило меня писать тебе. Будет трудно и вам. Но, Ханок, это делается не для меня и не для тебя. Это делается ради Марика, которому моё существование если не так сильно вредит сегодня, то очень скоро, когда ему придётся стать на ноги, очень сильно повредит. Ради Оли и Миши, которые невиновны, что у них отец в таком положении. Благодаря этому трудно устроиться тебе, значит, рикошетом это весьма сильно влияет на положение детей. Вопрос так же ясен, как нам был ясен 28 июня 1941 года, когда пришлось пожертвовать всем имуществом, чтобы сохранить свободу и, как оказалось позже, саму жизнь. Мы выехали вовремя.

          Теперь нужно также вовремя освободить детей от гнёта моего положения. Не будем искать виноват я или нет. Это, в данном случае, несущественно. В глазах общества я виноват. А раз дети живут в обществе, то с ним необходимо считаться. А больно это? Что-ж, Ханок, лучше сразу оперировать больное место, чем дать телу погибнуть от заражения. Зато потом будет хорошо. Больше мне об этом писать нечего. Все ясно. Ханочек, это письмо – последнее. Уверен, что трезво всё это обсудив ты согласишься со мной и в подтверждение этого пришлёшь мне ещё одно, тоже последнее письмо.

          Ты знаешь, что я никогда не обещал никому, ни тебе быть верным и любить долго. Я никогда не был уверен, как жизнь повернётся, в каких условиях я буду, сумею ли сохранить чувства, питаемые к любимым людям. Теперь, Ханок, когда жизнь уже прожита и я себя уже видал в разных положениях и в разных средах я могу с полной уверенностью заверить тебя, что ни при каких обстоятельствах, чтобы со мной ни случилось, я всегда всю жизнь, оставшуюся мне, буду любить вас, тебя, детей, Розу, стремиться к вам и жить надеждой на встречу. Это – свято. Вы для меня – всё. Знай это. Я буду ждать желанного часа, я дождусь его, я хочу этого.

          Вопрос о посылке больше не стоит на порядке дня. Мне, в сущности, ничего не нужно. Питаюсь я хорошо. Только покупать здесь теперь трудновато. За зону не хожу, да и отдаленность от центра сказывается. Поэтому, если можешь организовать высылку из какого-нибудь места в провинции, то хотел бы получить кило масла (Рижское несравненно лучше местного), какой-нибудь колбасы, вообще что-нибудь на завтраки (сыр не рискую просить, испортится в дороге) и домашнее печенье. Пряности для варки: лук, перец, сушеную морковь и прочее. А деньги я всё равно верну вам во всех случаях, как только они поступят.

          Живу я, Ханочка, не плохо. Теперь никуда не хожу, кроме как на работу, мало кого вижу. Много сплю, много читаю. И, конечно, много работаю. Дни у нас теперь жаркие, душные, комар злой. Так что вечером гулять не могу, днём же некогда. Немножко занимаюсь гимнастикой. Только долго не могу. После нескольких приемов на кольцах или турнике начинается сильное сердцебиение. Так что я не злоупотребляю этим.

          Папиросы, что ты мне прислала, я все скоро выкурил. Они много лучше здешних. А табак мне не нравится. Я привык к папиросам, все время покупаю и курю их, а табак лежит «на черный день».

          За мою Оленьку, отличницу, я очень рад и горд ею. Она – молодец. Я очень её люблю. И Мишеньку я люблю. Он, когда будет учиться, тоже будет отличником.

          А за Марека мне больно. Пака тебя, Хана, не было с ним, мы всё время получали о нём положительные известия. У нас создалось впечатление, что он, в отсутствии отца и матери, повзрослел, стал серьёзным, сознательным парнем, опорой семьи. А теперь? Теперь я узнаю, что Марек стал пренебрегать учением, даже тройки появились у него в последней четверти, с Розой он не умеет вести себя, понимает, но не умеет сдерживаться, вообще, я очень огорчен, что мой старший сын, на которого мы смотрим, как на главную и первую поддержку нашей наступающей старости, не оправдывает наших надежд. Здесь мне очень больно, что я так далёк от него. Мне кажется, что был бы я с вами, с Мареком, я смог бы договориться, несколько повлиять на него, ведь он всё-таки у нас хороший и очень любимый сын, только уклонившийся от правильного пути в жизни, ведь ему нужно в первую очередь учиться и учиться, чтобы быть вооруженным знаниями, которые очень и очень будут нужны ему в стройке своего будущего. Так что, Марек, я твёрдо верю всё-же в тебя, ты отбросишь лень и беспечность, ты наберёшь темпы учебы и выйдешь на первые места, я ещё снова буду гордиться тобой, одним этим, успехами в учении ты облегчишь маме и всем вам жизнь, украсишь её. И с Розой ты будешь хорош, почтителен и будешь ее уважать. Ты хорошо знаешь, что она этого заслуживает. Да свидания, мой мальчик, любимый мой, я верю тебе.

          На прощание целую вас всех крепко и много раз. Роза! Хватит хворать, желаю вам весёлого и бодрого будущего.

                                                          Ваш Гера.

 

28 июля 1948 г. среда

Дорогая Роза!

          Вчера получил В/письмо от 20 июля и, хотя по графику я вчера во вторник всё равно должен был написать открытку, но так сложилось, что сидя в конторе за работой мы так были увлечены ею, что только радио оповестило нас о времени и его оказалось уже 2 часа ночи. Пришлось нарушить график дважды: вместо открытки писать это письмо и вместо вторника писать его сегодня. Но это беда не великая, не правда ли? Помните, как Марек, когда он был маленький, всегда по поводу каждого пустяка говорил: «У меня случилось несчастье». И потом это всегда оказывалось какой-нибудь мелочью.

          «Ближе к делу!» как говорят зарвавшемуся оратору. Из Вашего письма явствует, что Мишенек и наша Оленька пользуются большим успехом у окружающих, они блещут достоинствами и добродетелями. Вы ведь прекрасно понимаете, как это радует отцовское сердце, как это переполняет его гордостью, хотя чем тут именно я могу гордиться я не знаю. Ведь всё дело в воспитании, а в нём я, можно сказать, не участвовал, здесь Ваши заботы и труды сыграли роль, и всё право гордиться детишками принадлежит Вам. Но всё-таки очень приятно и сладостно читать об успехах детей.

          В Вашем письме Вы вскользь упоминаете о предстоящих Оленькиных именинах. Я не забыл об этом и надеюсь смочь что-нибудь ей выслать из того, что имеется в моих возможностях. Но, конечно, не портфель и не такую вещь, которая укладывается в посылку. Но, конечно, портфель ей необходим и если вы не сможете его приобрести, то я пришлю для этой цели деньги, сообщите сколько стоит.

          Об Аниной работе знаю только то, что ни Вы, ни она ею недовольны, что она занята с раннего утра для позднего вечера. А более подробно ничего не знаю, как и не знаю в какой она должности, в каком «чине». Если возможно, то сообщите мне об этом. Меня это весьма интересует.

          Что у нас с Мареком, с «работягой»? Как работается, как зарабатывается, как самочувствие и как настроение? Очень скупо о нём пишет Аня, а сам он ещё скупее на письма.

          В прошлом письме я писал Ане, что если возможно, то прошу выслать посылку. Я просил:

                             Сливочное масло

                             Шпик

                             Ауфиснит или колбасу

                             Сыр

                             Домашнее печенье или булочки

                             Перец

                             Лавровый лист

                             Камушки для зажигалки

                             и Щетку для обуви.

          Деньги я вышлю в первых числах августа. Возвращенные вам 300 рублей предназначены не для этой цели, а на пополнение вашего бюджета по вашему усмотрению. В настоящий момент я не нуждаюсь в вашей материальной помощи, поэтому можете тратить эти 300 р. со спокойной совестью. Если придёт такое время, что мне потребуется от вас материальная поддержка, я не постесняюсь попросить её. Но, повторяю, в настоящее время мне её не надо. У меня нет капиталов, но необходимым я обеспечен.

Состояние здоровья у меня хорошее. С понедельника я вышел на работу, хожу ежедневно на перевязку, и, хотя обувать что-нибудь на ногу еще не могу, но хожу в шлепанцах и больше не хромаю (с сегодняшнего дня). Настроение хорошее. После того, как несколько дней отлежал дома, с головой окунулся в работу. А работы, как всегда, очень много. Других новостей у меня нет.

Заканчивая, Розочка, буду просить писать мне почаще, я очень люблю В/письма. Прошу передать мои приметы и много поцелуев детям …………………(не читается) общих знакомых и друзей.

                   Целую Вас, родная Роза

                                                          Ваш Гера.

P.S. Пришел вечером на работу, а уйти не могу, идёт сильный дождь, а я в тапочках. Между тем, время уже третий час. Пришлось дописать Вам несколько слов, воспользовавшись случаем. Вы не могли бы мне выслать зонтик? Хотя зонтик к ногам не имеет отношения.

Придётся, видимо, не дожидаясь Вашей помощи как-нибудь самому добираться до постели.

Спокойной ночи Вам и до свидания.

                                                          Гера.

 

31 августа 1948 г.

Славная моя жёнушка!

          Последнее время у меня какая-то моральная депрессия, всё опротивело и очень скучно. Главное, конечно, потому, что в связи с передачей мною дел работа не идет. И она, конечно, не пойдёт, пока не приму своей новой работы, что произойдет в первых числах сентября.

          Вчера я поплелся на почту в надежде получить от вас письмо. Вернулся обратно – почта закрыта. Но в 6 вечера мне принесли твоё письмо от 24 августа. Сразу всё просветлело, прояснилось, стало радостно и легко. Твоё ласковое, нежное письмо с таким подробным описанием Мишенькиных «хохмес», сразу развеяло всю ипохондрию; я несколько раз перечитывал его и каждый раз оно всё больше роднило меня с вами.

          Сегодня я продолжал сдачу. Завтра заканчиваю окончательно. Но когда мне надо принимать новый участок работы – ещё не известно; надо полагать, да так мне и было предложено, что ещё дней 7-10 я останусь в качестве консультанта. Затем я выеду на моё новое место работы. Условия на новом месте должны быть для меня не плохими. Работа мне предстоит ответственная, начальство мне знакомо, да и я ему знаком, как будто всё складывается хорошо. А как будет на самом деле увидим на месте. А может быть вообще не поеду, дадут работу здесь. За эти несколько дней ведь могут измениться намерения у нашего руководства, тем более, что приказа на моё новое назначение ещё нет.

          В письме ты, Ханочек, пишешь, что выслала с Розиной и Марекиной помощью посылку. Я очень благодарен вам всем за неё. Она, вернее они, должны на днях прибыть и тогда я напишу подробнее в каком состоянии они прибыли.

          Еще ты пишешь, что Оленька мне собралась писать. Я теперь покоя себе на найду пока дождусь её письма. А то, что Марек купил «Vetra» и вложил её в посылку меня радует заранее. Я читал первую книгу или вернее первую часть книги на русском языке. Она очень понравилась мне и заинтересовала меня. Теперь с удовольствием почитаю её до конца на латышском языке.

          Вы прекрасно сделали, что взяли Идочку к себе на время её болезни. Я себе не представляю какая она теперь. Она мне представляется дородной девушкой и весьма хорошенькой, так это? Шлю ей большой дружеский привет и очень сожалею, что ни мой возраст, ни расстояние, разделяющее нас, не позволяет мне ухаживать за ней. Но когда я приеду и приду в её возраст, я не премину это проделать. Ида, ты согласна? Ханочка, ты помнишь, как у нас говорят «закрутим»?

          Ханочка, здесь тебя не забывают. Уже мало осталось людей, знавших тебя, но те, кто есть сохранили о тебе светлую память. Часто меня останавливает какой-нибудь «работяга» с «Проката» и спрашивает: «Товарищ бухгалтер, а что Аня пишет? Как она живёт на воле?». Да и «придурки» из оставшихся зачастую спрашивают у меня о тебе. А я сам вспоминаю больше всех, каждый день, ещё чаще, и ещё чаще. И тебя, Ханочек, и Розу, и Марека, и Оленьку, и Мишутку.

          Ну, пока, до свидания. Шлю приветы Вере с Галей, Хае с детьми, Рае с мужем, Зильберу с семьей, и всем, всем, всем.

                                                          Ваш Гера.

          Получили вы мою фотокарточку? В жизни я несравненно свежее и моложе, чем получился на фото. Дело в том, что снимали в сумерках и не совсем удачно.

                                                                                                Г.

 

25 ноября 1948 г.

Родная моя Ханочка!

          По приезду сегодня вечером из Туры я нашел твоё письмо от 15.XI.

          Я ехал домой и мечтал об этом письме и первые мои слова были: «а где же мои письма?». Мне сразу подали это письмо и, прочтя его, мне сразу полегчало. Настроение поднялось и мне всё показалось светлее и предстоящие задачи более лёгкими. Я себя сразу почувствовал сильнее. Дорога продолжается обычно три часа. За это время я столько вспоминал о тебе, о детях (я ведь их помню малышами), о Розе, о нашей прежней жизни и о нашей с тобой жизни в Туре. Твоё письмо приободрило меня, я очень благодарен тебе за него.

          Каждая поездка в Туру развлекает меня, как будто едешь в большой город. Видишься с людьми, переговоришь с ними, наслушаешься новостей, приобщаешься, как бы, к жизни центра. Едешь домой с новыми мыслями, настроениями, «зарядкой». А сюда приезжаешь уж точно как домой. Там ведь я в гостях, где пообедаю, где позавтракаю и где пересплю. Здесь же меня ждёт мой стол, моя работа, аппарат, наконец, койка и столовая.

          Ты, Ханочек, упоминаешь о моём аппетите. Его у меня совсем нет. С трудом заставляю себя съесть грамм 250-300 хлеба за день и покушать что-нибудь горячее. Зачастую в 4 ч. дня вспоминаю, что ещё не завтракал.

          Сегодня, по приезду из Туры, нет у меня рабочего настроения. Обычно приезжаем мы оттуда часов в 12 ночи. Сегодня приехали раньше, поэтому и имею время тебе писать, т.к. это время выпало мне случайно, оно – моё.

          А что тебе писать, роднушка? Ведь всё то же, что и было. Изменения в нашей жизни носят узко местный характер, и они незначительны. Старых знакомых становится всё меньше и меньше. Среди новых у меня близких нет. А Елена Михайловна, Борис Абрамович, Барн, Ванюшка Мареев («тощеват что-то стал» – помнишь его поговорку?) встречают меня очень сердечно и радушно и постоянно справляются о тебе. С ними я чувствую себя как с родными, только Барн мне по-прежнему неприятен своей эгоистичностью и разными другими отрицательными чертами, сплетничанием и прочим.

          Заканчиваю, моя любимая; прошу перецеловать всех детей и Розочку нашу, передай им мою тоску по ним, мою любовь к ним и моё тяготение к ним.

          Мне очень жаль, что не могу Мареку ничего послать к именинам, теперь у меня нет никаких возможностей к этому. Но как возможность появится, рассчитаюсь с ним.

          Спите спокойно и я тоже иду спать.

                                      Всегда твой Гера.

 

30 ноября 1948 г.

Дорогой мой Марек!

          Сейчас только получил твоё письмо от 17.XI. Спешу ответить. Время сейчас 9 ч. утра, у нас в это время сумеречно, если можно так выразиться по отношению к утру, во всяком случае, в конторе тускло и приходится напрягать зрение. Свет выключен, сижу у окна и собираю свет. На дворе густой снегопад, это усугубляет тусклоту, но скоро окончательно рассветёт и будет светло часов до четырех.

          Не раз, Марек, в связи с твоим предстоящим переходом в восемнадцатый год твоей жизни, я задумывался о тебе. Старался себе представить твой внутренний мир, твои переживания и интересы, вспоминал себя в твоём возрасте. Всё в мире повторяется. Это – в отношении чувств и переживаний. Твоё письмо живо напомнило мне мою юность, мои запросы, сомнения, которые в то время были так сходны с твоими теперешними. У меня не было «духовника», а если бы он был, то ведь опыт старших, в огромном большинстве, не предотвращает ошибки младших. Младшие не доверяют этому опыту, им кажется, что их недостаточно понимают, что старики не улавливают тонкостей ситуаций, душевных переживаний и затянуты косностью установившихся мировоззрений, где нет места тем чувствам, которыми питается в настоящее время молодежь. Молодежь считает, что она лучше, острее, современнее воспринимает мир. Поэтому, если бы у меня был «духовник», я не стал бы к нему обращаться, не доверял бы его суждениям.

          В твоём возрасте, Марек, я также болел, в основном, твоей болезнью «зачемничества». Я также увлекался символистами, Брюсов, Соллогуб увлекали меня. Также интересовался, правда весьма поверхностно, философскими вопросами, искал смысла жизни. Меня в то время не удовлетворяла идея самопожертвования для блага коллектива, я был индивидуалистом. Но и индивидуализм мне казался низменным и бесцельным, поэтому я был «никем». Ощущал пустоту, не находил смысла жизни. Будучи впечатлительным, человеком настроения, не имеющим направленности своего существования, я потерял ощущение ценности жизни, я стал безволен, выполняя свои капризы, считая, что мне «всё дозволено». В этой пустоте возникали мысли о самоубийстве. Этому помог, кроме Брюсова и Соллогуба, Виктор Гофман с его проповедью самоубийства, как высшего проявления человеческой свободы мысли и действия. И достаточно было малейшего толчка, какого-либо незначительного пустяка, вызывающего чувство неудовлетворения собой, чтобы принять яд. Однажды я принял ложку морфия, во второй раз я открыл газ в квартире и, наконец, в третий раз, пошёл в сумасшедший дом, где прожил 40 дней. Туда я пошёл от нежелания работать и жить, а также для испытания своей воли и желанием поближе познакомится с психологией и умственными воззрениями извращенных болезнью умов. После этих безумных поступков, вызванных «переходным возрастом» я успокоился. Повзрослел и остыл. Я пришёл к выводу, что я не являюсь исключительной личностью, как я раньше считал себя, что надо меньше требовательности к окружающему, не следует искать высоких идей в жизни, что жить и смотреть на жизнь надо проще и у меня выработалось постепенно внутреннее, скрываемое презрение к людям, к их быту, к их идеям. Я стал меньше задумываться о смысле бытия. (Меня отвлекли, и я потерял ход мысли).

          Итак, продолжаю. Постепенно я научился ценить саму жизнь и те мелкие радости, которые она даёт, и которые я раньше презирал, считая ничтожными, не заслуживающими серьёзного внимания. Подойдя к этому я стал мягче относится к людским слабостям, терпимее, и увидел людей. Я увидел, что каждый человек, каким бы он не был грубым или тупым имеет свой внутренний мир, свои переживания – короче, я научился любить людей. Тут и произошёл мой переход к философии материализма. Она больше всех других учений стала ближе мне, материалистичное понимание истории, настоящего оказалось самым верным и все объясняющим, в нём нет противоречий, которыми изобилуют другие философские системы, Горький с его глубоким анализом «грубых душ», «босяков» и «черни» сильно помог мне в этом. И живя в мире капиталистическом, как ты помнишь из своего детства, я всё время тянулся к людям, борющимся с ним, к революционерам, к коммунистам, т.к. только у них была стройная картина мироздания.

          Я пишу это для того, чтобы на моем примере показать тебе, что твои ощущения, запросы и переживания свойственны не только тебе, но, как ты сам понимаешь, являются нормальными для твоего «переходного» возраста и являются обычными для молодежи, развитой и думающей. Всё это, Марочка, «перемелется». Только, дорогой мой, всем своим существом желаю я, чтобы у тебя это прошло менее болезненно, чем это было у меня, когда я лишился устремлённости в жизни и несколько лет потерял безрассудно, в то время, как я мог бы эти годы употребить на создание себе специальности. Об этом я не перестаю сожалеть по сегодняшний день, т.к. моя нынешняя специальность меня не удовлетворяет.

          В письме, дорогой мой, очень трудно тебе обо всём этот рассказать. Ведь всё это не так просто укладывается в слова. Вместе с тем, в письме всё же легче объяснить, т.к. отдаленность расстояния помогает сбрасывать покрывало застенчивости и облегчает раскрыться более искренно и откровенно. Так что здесь есть и плюсы, и минусы. Теперь уже ясный день, рабочее время, меня отвлекают от письма, мысли рассредоточились; поэтому и письмо складывается не совсем удачно и мне кажется, что в личной беседе, в задушевной обстановке я на многие твои вопросы, которые и не задеты в письме, смог бы ответить, т.к. все это мне очень близко, знакомо, проболело и пережито.

          Также и в твоих отношениях к девушкам. У тебя, Марек, трезвый анализирующий ум. Потребность в «идеализации» объекта естественна. И, конечно, она у тебя не вполне цельна. Т.е. ты сам, анализируя, оценивая «объект», сознаешь, что он не идеален, подмечаешь отрицательные стороны, но вместе с тем тебя тянет к нему, особенно если он малодоступен тебе, тебе хочется потешить свое самолюбие, добившись победы и страдаешь, когда это не удается. И тебе хочется идеализировать его, и именно поэтому ты его идеализируешь.

          Я много мог бы рассказать тебе на эту тему. Но не в состоянии этого сделать в письме, особенно потому, что обстановка этому мешает. Поэтому, пусть это тебе не кажется резонерством. Я срезюмирую в кратких словах что нужно.

          Ты пишешь, что после работы на фабрике ты набросился на учебу.

          Во время тяжелого или просто интенсивного труда никакие мысли и сомнения на счет смысла жизни не возникают. Им некогда появляться и занимать тебя. Эти мысли, в той форме, как они были у меня и как они теперь у тебя – впереди. Лечение от них – время и труд. Время само придёт. Трудится надо самому. Значит, твоя задача – трудиться, в переводе на язык твоих условий – учиться. Школу надо использовать максимально, взять от неё всё, что может дать. «Ну а девушки? – а девушки потом». Об этом тоже задумывайся поменьше и смотри на людей, прежде всего, как на человека, а то, что этот человек – девушка, дело второстепенное. Поэтому вопрос о твоей красоте (ты пишешь, что ты теперь не красив) не играет роли, не существенен, так как суть во внутреннем существе человека, а не во внешнем, и большей частью красивые люди бывают пустыми. Красивое нас привлекает, но одна красота без содержания и стремления к абсолютной красоте без её смысла, я сказал бы, безнравственно и пошло.

          Эти сентенции, эти поучения, а мне не хотелось бы тебя поучать, вместо этого, я хотел бы доказать тебе, вызваны отсутствием возможности лично беседовать с тобой, а также отсутствием достаточного количества времени для развития и доказательства моих мыслей. Прошу принять их на веру, т.к. я желаю тебе добра и люблю тебя, и не желаю, чтобы ты повторил мои ошибки. Поэтому еще раз прошу тебя, Марек, соберись с силами и учись хорошо и настойчиво. Всё остальное само придёт со временем.

          Заканчиваю, дорогой мой, и скажу только пару слов о твоих стихах.

          К сожалению, эта область – поэзия, чужда мне. Я её не понимаю, не чувствую, в противоположность музыке, танцу и живописи, и поэтому мои суждения о них не ценны. Пусть оценивают твои стих люди понимающие, и не профаны. А как профан скажу тебе только, что они мне нравятся. Может быть я пристрастен, ведь я твой отец, поэтому, сынок, не жди от меня оценки.

«Письменные настроения» кончились. Больше писать сегодня я не могу.

Крепко жму твою руку и целую тебя.

Жду ещё писем.

                                                          Папа.

 

Воскресенье 26 декабря 1948 г.

Здравствуйте!

          Время сейчас полвосьмого утра. На дворе темно и холодно. В конторе горит ярким светом электричество и печурка накалена докрасна – тепло. Вчера я разрешил себе лечь спать с 9 ч. вечера, поэтому сегодня утром встал спозаранку, затопил печурку, поставил кипятить воду (буду пить какао) и, пока никого в конторе нет, засел за письмо.

          У нас уже давно глубокая зима. Были и морозы, и ветра, и более теплые дни. Поездки в Туру без шубы или тулупа почти невозможны. В последнюю свою поездку 23го числа была как раз довольно тихая погода; мне в трех парах брюк (одни из них ватные), в телогрейке, в тулупе, валенках и меховой шапке, а шапка у меня богатырская, мех снаружи и внутри, было тепло как у Христа за пазухой.

          Сегодня, как раз, самый удобный момент написать вам подробное письмо о своём житье-бытье. К сожалению, писать-то не о чем. Всё время уходит в напряженной работе. Для сна очень мало времени. А раз так, то для личной жизни времени не остаётся. Некогда ни о чём личном ни подумать, ни поделать, всё второпях. К тому же нет здесь и людей таких, с кем хотелось бы побеседовать по душам, поделиться мыслями. Газет не читаю – некогда, радио не слушаю. Только вечерами в конторе из кабинетов начальников доносятся звуки радио, музыки и это моя единственная отрада и то отдаваться ей целиком невозможно, а только между делом, вернее, попутно с делом, краем уха прислушиваешься к мелодиям или пению. Но несмотря на своё одиночество, я не скучаю, т.к. работа не даёт возможности скучать и думать о чём-либо постороннем. Вот чем я живу. В смысле материальном, мне здесь хуже, чем в Туре, но это меня не огорчает и не волнует. Находясь далеко от центра, не встречаясь с людьми, не слышишь никаких «параш», живешь спокойнее, чем там, с большей уверенностью в завтрашнем дне. А то, что там я имел индивидуальный стол, больше удобств в жилье не так важно.

          Кормят здесь вполне достаточно, даже больше. Я не поедаю положенного мне. Кушанье из столовой беру раз в сутки, вместо положенных трех, главным образом потому, что мне не хочется есть. Аппетита у меня совсем нет, и я заставляю себя есть против своей воли. Но ем я очень мало. В этом отношении большой толчок дали ваши две посылки. Там были вкусные вещи, колбаса, шпик, кильки, масло, печенья, они возбуждали аппетит, и они поддержали меня это время. Я уже почти всё поел. Остался ещё маленький кусочек шпика и масла. Из муки мне испекли уже два раза печенья и вот сейчас с какао я их закончил. Но вчера снова пришло от вас подспорье – табачная посылка. У меня запас папирос был; теперь, с прибытием посылки, запас увеличился, мне его хватит месяца на полтора, на два, значит высвободятся деньги. Завтра же пошлю за сливочным маслом, а с получки куплю ещё чего-нибудь.

          Посылку, как я уже упомянул, получил вчера. Я не ожидал её так скоро. Мне стыдно было её получать, ведь вы оторвали от себя, чтобы мне послать, а разве можно было это делать? Вместе с тем, я очень рад был ей, вашему вниманию, вашей заботе и любви. Распаковывал её и, зная ваш характер, я искал шоколад. И, конечно, нашёл его. Очень вкусный, замечательный шоколад. Ну а папиросы «Прибой» мои самые любимые папиросы. Я их ещё не пробовал ваших. Но Свердловские «Прибой» очень хороши. Они крепки. Не пробовал я «Прибоя» потому, что дорвался до сигарет. Курю их. Но сегодня всё же вскрою пачку «Прибоя», испытаю.

          Из вышеизложенного и прежнего твоего, Аня, опыта, вам должна быть ясна картина того, как я живу. Я толкаю время вперед, хочу, чтобы оно скорее прошло, чтобы можно было соединиться с вами. Но всё же оно течет медленно. Тягуче. И ещё много его впереди.

          Ваш образ жизни я, примерно, тоже представляю себе. Конечно, не так отчетливо, как хотелось бы, но всё же имею некоторое представление. Тяжелая у вас житуха и это огорчает меня, огорчает моё бессилие, невозможность помочь вам, облегчить вам.

          Пришёл уже народ в контору, какао выпито, стало светло, надо приступать к работе, кончать письмо, что и делаю.

          И, заканчивая письмо, шлю свои наилучшие пожелания к наступающему Новому Году, пусть он будет для всех и для нас счастливым и несущим радость и утешение.

          Крепко на крепко целую вас всех

                                                                             Гера.

 

31 декабря 1948 г.

Дорогой мой, Марек!

          Сейчас только мне принесли мамино письмо от 23.XII.1948. Я его прочитал и у меня сразу испортилось новогоднее настроение. Она очень хорошо пишет об Оле, о Мише, но плохо о тебе. А было время, когда она постоянно посылала мне хорошие сообщения о тебе, о твоих успехах в школе, в работе, в улучшении твоего характера. Больше всего меня радовали твои успехи в учебе. Я знаю, что для того, чтобы добиться их нужно иметь силу воли, надо себя заставить делать то, что нужно, а не то, что хотелось бы делать в это время. Я всегда боялся, что ты когда-нибудь сорвёшься и вот – это случилось. Твоей последней четвертью хвастаться нельзя – нечем. Ты, Марек, у самого финиша, в десятом классе сорвался с отличников в то врем, как настоящий человек именно к финишу приберегает всю свою силу и таким образом добивается успеха. И если бы ты был малоспособный мужик мне не было бы так обидно. Но суть в том, что ты наплевательски стал относиться к учебе и это очень больно. Тебе нужно всё же понять, ведь остальное ты как будто всё понимаешь, что тебе нужно хорошо учиться, что это очень и очень важно. В твоём возрасте каждый из нас и мама, и я, и другие считали себя умнее и дальновиднее всех и только впоследствии выяснилось, что мы недопонимали многого. Мы считали свой кругозор шире, чем у более пожилых людей, мы их считали ограниченными, погрязшими в будничных интересах и не понимали, что они уже прошли наш путь и видят больше нашего.

          И представь себе, только примерно с 23х летнего возраста я перестал свысока смотреть на людей и понял, как я заблуждался в своем самомнении. Кроме того, Маркуша, ведь ты обязан хорошо учиться. Это – твой долг маме, Розе и ребятишкам. Ведь когда вы уехали в Ригу и вам не с чего было жить, то мы крепко сомневались учиться ли тебе дальше. Может быть, тебе надо было идти работать и содержать семью или, по крайней мере, учиться какой-либо профессии. Так ведь пришлось мне в молодости поступить. Но мы пожалели тебя, твоих способностей, твоей будущности и решили, хоть из кожи лезть вон, продавать вещи все до последней, если это потребуется, но дать тебе возможность получить хотя бы среднее образование. И если мы пошли на это, то, главным образом, потому, что ты подавал прекрасные надежды на успешность этого мероприятия. Тем более обидно, что к концу ты сдал темп, отнесся, как я уже сказал, «наплевательски» к учебе в самый последний решающий момент. Обидно ещё и то, что у тебя не хватает воли на длительное усилие. Ведь сделать что-нибудь против своей воли и делать это не однажды всё ещё не доказательство наличия силы воли. Вот когда человек может заставить себя длительно и неустанно принуждать себя делать то, чего ему не хочется, но что он считает нужным, вот это и есть сила воли. Подумай, сынок, каково было маме и мне годами жить в нашей обстановке, подавлять свои желания и стремления, применяться к новой обстановке. Маме было не легко. Не легко и мне на много лет затаить, подавить свои стремления и надежды. Разве мне хочется жить в той среде в которой живу? Далеко нет. Мне хочется свободной, созидательной жизни и маленького личного счастья. Но раз этого нельзя, приходится как-то строить свою жизнь здесь и здесь сделать её сколько возможно полной и созидательной, отказавшись на долго от личного, от возможности быть с моими любимыми родными. Это не легко, но это нужно. Поэтому не падаю духом, не опускаю рук и делаю своё дело, раз это нужно. Выражусь яснее. Мне нисколько не нравится моя работа бухгалтера. Но раз нужно, то я – бухгалтер и свою работу стараюсь делать как можно лучше. В общем, ясно, Марек, к чему я веду? Надо взять себя в руки, поставить себе задачу кончить школу отличником и выполнить эту задачу. Это будет твой большой подарок маме, мне, детям, Розе, самому себе (ты это когда-нибудь поймешь) и обществу.

          Дальше. Это ещё не все. Твои отношения к Розе и даже к маме??!! Ты – груб. Этого ли я ожидал от тебя? Где твоя чуткость, где взрослость, где понимание людей и условий? Разве поверит кто-нибудь про тебя, что дома ты совсем другой, чем в школе, чем во внешней среде? Значит, ты не работаешь над собой, над воспитанием и обузданием своего вспыльчивого характера. Ведь ты сам сознаешь, что ни Роза, ни мама не заслужили с твоей стороны грубого отношения. Ведь они любят тебя и желают тебе только добра. И если это выражается не в той форме, как тебе это хочется, то ты ведь считаешь себя интеллектуально выше, то ты должен уметь отделять внешние проявления от внутренних побуждений! А, на самом деле, что получается? Роза или мама тебя обидят, а ты, вместо того, чтобы понять их, в свою очередь, еще больше, обижаешь их! Так в этом ли появление интеллектуальности? Марек, Марек, необходим здесь коренной перелом, нужно воспитать в себе силу воли, это – главное. И сдержанность, и умение подавлять свой гнев и свои желания.

          Прости меня, дорогой, что письмо получилось уж очень назидательное. Мама на тебя почти никогда не жаловалась. Тем более мне неприятно и больно было читать мамины скромные, тихие жалобы на тебя. Ты, сынок, не делай маме упреков, что она нажаловалась на тебя, она ведь это сделала тоже любя. Наоборот, оцени, что она до сих пор не делала этого, не хотела меня огорчать.

          Вопрос следующий. О твоем будущем. Много, очень много я думал о нём. Колебался и сомневался не менее тебя. Кем тебе быть? Этого вопроса я до сих пор не решил, тем более, что твое участие в нем необходимо. Этот вопрос ты должен сам решить, мамино и моё дело только помочь тебе в этом. Одно для меня ясно, что ты должен быть образованным человеком. Значит, учиться дальше? Да, Марек, учиться дальше. Но … есть ведь большое «но». А как же мама? До каких пор она будет так безумно много работать? И на сколько её хватит. Ведь если Роза пошла работать, значит это было нужно. Значит, нужно было оставить дом и детишек без хозяйки. Ну, а взрослый сын?

          Марек, мне осталось неполных 2 ½ года. У меня есть твердая надежда на сокращение и этого срока. Может быть, даже на половину. Ну, считаем во всяком случае не больше двух лет. Это – максимум.

          Я мыслю, что тебе надо прервать учебу после окончания школы и стать на работу. Тебе придется поработать 1 ½ года, т.е. после окончания школы до моего приезда. Когда я приеду, то тебе снова придется начать учебу в институте, в высшей школе. А за это время придётся поработать, сынок, и подработать денежки для облегчения быта нашей семьи. А где именно работать, по какой работе – это роли не играет. Все работы хороши, и поскольку это явление временное, то какую работу изберёшь – все будет хорошо. Но и работать нужно хорошо, её нужно хорошо освоить и не жалеть своих трудов.

          Маркелка, теперь пришло очень много народа, меня отвлекают от письма, не дают сосредоточиться. Поэтому кончаю. Твой школьный адрес потерял, потому пишу «до востребования».

          Итак, через пару часов наступит Новый год. Хоть это и банально, но я не страшусь этого слова и желаю тебе новой жизни, больших успехов, как в учебе, так и в работе, так и в работе над самим собой. Я мечтаю будущий Новый Год провести с вами, но поскольку такие мечты бесплодны, то хотел бы к следующему Новому Году иметь «нахес» от тебя и удостовериться в том, что это моё письмо не даром написано и принесло желанные плоды.

          До свидания, мой дорогой сын, жду писем от тебя.

                                                                                      Твой папа.

Марик пишет на полях: Я очень рад, что сумел пропустить мимо ушей твои нужные упрёки моей воле. Очень сожалею, что мне пришлось прибегнуть к вашим займам. По комару из пушки не стреляют. Нарушен закон противоречия. Мне – всё равно.

 

16.I.1949 г.

          В нынешнем, 1949м году, я уже получил два письма от тебя, Аня, одно от Оли и одно от Раи. На два последних письма я ответил. Тебе, Аня, я уже в долгу за два письма.

В последнем письме ты спрашиваешь о моих бытовых условиях. Живу я в конторе, а сплю в бараке. То есть, в конторе я провожу время до поздней ночи, работаю, ем, слушаю радио. А в бараке, в отдельной комнате на 8 человек стоит моя койка, на которой сплю. Иногда днём удаётся передохнуть, особенно, в сумерках, пока ещё не дали электрического света, а работать становится темно, я иду к себе на койку на часок вздремнуть, отдохнуть.

В бараке держу только постельные принадлежности, на которых сплю – одеяло, две простыни и две наволочки на двух подушках. Больше ничего не держу. Все остальное держу в конторе. Там у меня чемодан, тумбочка, где храню свои вещи и продукты. Умываюсь я ежедневно в бане. Там держу простое и туалетное мыло, зубной порошок и щётку, и полотенце. Воровать у меня не воруют за мелким исключением. Так у меня однажды украли мыльницу с туалетным мылом, пол тубы крема для бритья, чайную ложку, вилочку, 100 гр. конфет, немного табаку, примерно грамм сто и, пожалуй, это все мои потери на Валериановском. Как видишь, их не много. Теперь я осторожней, всё держу под замком.

Роза пишет, что если у меня не крадут, то я сам раздам продукты. Тут она угадала в самую точку. Когда у меня есть что-нибудь из продуктов, я не могу удержаться, чтобы не угостить ими. А особенно, конечно, курево. Но всё же я меру знаю и себя не обижаю. Шоколад я никому не дал, сам съел. Шпик тоже, а также колбасу. Кильки, правда, как редкий продукт, как уникум, пошли в круговую. Их я мало поел, но их хранить в открытом виде нельзя.  Печеньями я тоже угощал. Но всё это взаимно. Наши конторские, когда что-нибудь получают или приобретают, не упускают случая и меня угостить, будь то семечки, конфеты, печенья, яблоки или что-либо иное. Даже если готовят что-нибудь, то и тут не упускают случая, чтобы не угостить. Так что это взаимно. Ну, а друзей или друга у меня здесь нет и не может быть, так что делить что-либо мне не с кем. Живу одиноко, поглощён работой и это – всё.

17.I.1949 г.

          Вчера не удалось докончить письма – оторвали меня. Продолжаю сегодня. Я получаю 175 р. в м-ц. Других доходов у меня нет. Поскольку куревом я на некоторое время обеспечен, эти деньги расходятся на продукты. Уже после посылки я купил килограмм сливочного масла, килограмм колбасы, печенье, и, примерно, 5-6 кг яблок. Сахара мне вполне хватает из пайка. О хлебе и говорить нечего.

          Так что, как видишь, я ни в чём не нуждаюсь. Был бы аппетит, я бы растолстел как бочка.

          Живём мы здесь скучно. Без развлечений, жизнь и дни проходят однообразно. Работа у меня всё ещё не клеится как надо, иной раз даже руки опускаются, когда представляешь себе объем предстоящей работы. Я уже много раз писал и просил о назначении меня на какую-нибудь не большую работу. Теперь это выгодно. На маленькой работе я считался бы отличным работником и раз у нас теперь снова пошли зачёты, то мне скинули бы больше срока. А на этой работе, по её показателям, я вообще не уверен, дадут ли мне зачёты. Но меня не снимают, заставляют работать. Придётся тянуть лямку.

          Ну вот наступили сумерки, уже темно работать и писать. Скоро пойду отдыхать, пока не дадут света.

          Мне очень жаль, и я очень переживаю за Марека. Ведь он в последнем классе. Я помню, что все десятиклассники с особым усердием заканчивали год. И что Марек опустился, не хочет учиться, это – очень больно. Не так ведь легко его содержать. Неужели он не понимает, что обязан хорошо учиться. Я уже писал тебе, Марек, не знаю получил ли ты мое письмо, я его отправил на главный почтамт на твоё имя «До востребования». А теперь ещё раз пишу, и прошу, и настаиваю: год, школу надо окончить отличником. Ты это можешь, надо тебе только захотеть. Я жду в следующем письме сообщения, что в этой области, в учёбе произошёл коренной перелом и что ты больше меня этим огорчать не будешь, мы и так обижены судьбой.

          Ханочка, конверты у меня кончились, а открытки ещё есть. Жму руку и шлю сердечный привет и поцелуй.

                                                                   Ваш Гера.

          Как самочувствие Розы? В последнем письме ты о ней ничего не писала.

 

20 февраля 1949 г.

          Нахожусь в Бушуевке. Приехал сюда для получения некоторых документов, но не застал главбуха и вот, со вчерашнего дня жду его. Теперь уже вечер, он должен вот, вот подъехать, тогда поеду домой. Время – сегодняшний день тянется до бесконечности. Брожу по зоне, места себе не нахожу. Мне надо срочно домой, ведь годовой отчёт я ещё не сдал и без Бушуевских документов не могу его сдать, а тут я теряю в ожидании уже полторы суток и это время, как само время, так дорого мне. Этот отчёт мне стоил много здоровья и нервов, больше чем когда бы то ни было. Отдаленность от центра, отсутствие регулярной связи, редкая запутанность учёта моих предшественников создали такие затруднения, преодоление которых оказалось не столь лёгким делом. Поэтому я и потерял аппетит и интерес ко всему прочему, и всё мне кажется не важным, лишь бы сдать отчёт. Тем более, что я полагаю последний и задерживаю сводный отчёт. Я очень устал от него.

Пользуюсь свободным временем и пишу.

В твоём последнем письме ты осветила характер отношений Марека с Розой. Как ты и полагала, этим письмом ты огорчила меня и ввела в раздумье. Меня оно не только огорчило, но и возмутило. Роза и Марек, оба они мне близки и дороги, обоих их я люблю и очень больно, что у них такие нелады. Это меня огорчает. Но возмущает меня другое обстоятельство. Их нетерпимость друг к другу. Вместо того, чтобы уступать один другому, они требуют друг от друга, чтобы каждый из них был устроен как хочется другому. Роза хочет, чтобы Марек был такой, как она хочет, а Марек желает того же от Розы. Оба они не понимают самого главного, что нельзя от другого требовать чего тебе хочется, что необходима уступчивость с обеих сторон. Ты пишешь, что вопрос обострился настолько, что чуть ли не приходится выбирать между ними. Пусть они оба вышибут из своих голов мысль о разлуке. Вы все должны быть вместе. Это – основное положение.

Пусть они представят себе, как пришлось Циле, Сузе, тебе и мне и многим другим жить в течении нескольких лет в одно комнате с людьми не только незнакомыми, но, в большинстве, неприятными и не симпатичными. Мне, например, пришлось быть вместе с отъявленными, ярко выраженными бандитами. Если бы мы все требовали от окружающих, чтобы они были такими, как мы хотим, то скорее всего мы лишились бы головы (в буквальном смысле), чем их перевоспитали бы. И как-нибудь я живу уже пятый год в чужой среде с несимпатичными людьми и обхожусь без скандалов, без ссор и без взаимных упреков. Так Роза с Мареком ведь не бандиты!!! Ведь оба они умные, культурные люди и если между ними антипатия, то жить вместе ведь необходимо, следовательно, необходимо смягчать острые углы их отношений, понять один раз навсегда, что они спаяны на веки нашей любовью и дружбой, которые нерушимы. Я ни в коем случае не могу допустить иного решения и требую, на правах главы семьи, мира. Не хочу я больше думать об этом. Необходимо, Марек, тебе это раз на всегда понять, что Роза заслуживает внимания и уважения больше кого бы то ни было, не говоря о любви. Если нет у тебя к ней любви, то втемяшь себе в голову и заруби на носу, что она человек опытный, для тебя она уже почти старый человек, что она отдала свою молодость нам и, в частности, тебе, что она больной человек, и что мы с Аней никогда с ней не расстанемся. И если только ты будешь к ней проявлять уважение и внимание и учтёшь её нервное, я бы сказал, болезненное состояние, вызывающее некоторую резкость в обращении и будешь прощать ей эту резкость и из каждой мухи не будешь делать слона, то жизнь и отношения у вас наладятся. А Вас, Роза, мне учить нечему. Вы взрослый человек и прекрасно понимаете, что у каждого человека, пусть он – ребенок, есть своё самолюбие, своя гордость. И наличие этого самолюбия и гордости вызывает естественный протест, что приводит к конфликтам. Следовательно, и с Вашей стороны требуется некоторое уважение к чувствам тех детей, с которыми Вы живёте. Неужели Вы думаете, что в Ваших отношениях с Мареком Вы правы безусловно, а он безусловно виноват? Поверьте, что заблуждаетесь Вы также, как и Марек. Ведь правы и виноваты вы оба. И поверьте, что я не стою, как отец, на стороне Марека, что я объективен и нахожу его вины больше, чем Вашей, но и Ваша доля вины в создавшихся отношениях имеет тут место. И я обращаюсь к Вам, как к взрослому и любимому человеку. Не огорчайте ни Аню, ни меня, ни самих себя. Требуйте поменьше от Марека, не обращайте на него внимания, ведь он мальчишка по сравнению с Вами и стоит ли вести войну с мальчишкой. Повторяю, я не хочу больше слышать об этом и пусть будет мир.

Ханочка! Как ты могла допустить, чтобы в нашей семье могло возникнуть слово «дармоед» по отношению к кому бы то ни было? Ты и я, оба мы настаивали, чтобы Марек при всех обстоятельствах продолжал учёбу. Конечно, он мог бы уже работать и помогать семье. Но мы же не хотели этого! Мы ведь считали, что, когда он кончит учебу, он больше помощи сможет оказать семье, если это понадобится. Ведь это мы его, а не он сам, поставили в такое положение, что заставляем его учиться, а не работать, не разрешаем ему бросить учёбу и стать на работу, так какие могут быть к нему упрёки. Такие же упрёки Вы могли бы кинуть и мне, посылая посылки, ведь я тоже ничего не приношу в семью, а только отрываю от неё, а я ведь старше Марека и с меня могло и должно требоваться больше. Единственное, что мы можем и должны требовать от Марека в благодарность за то, что мы хотим из него сделать образованного, культурного человека, это – чтобы он в самом деле учился и учился хорошо, а материальную помощь – это потом. Так что не следует играть на самолюбии мальчишки и создавать конфликты.

Мне все это очень и очень неприятно, но я решил говорить правду в глаза, откровенно то, что я думаю обо всем этом. И если я кого-нибудь обидел этим письмом, то прошу простить меня, я не имел намерения обидеть кого-бы то ни было. Я изложил свой взгляд на этот вопрос и, полагаю, взгляд правильный. А Вы, Роза, не обижайтесь, а поймите, что если окружающие считают тебя пьяным, то надо с этим смириться и идти спать.

В последний раз повторяю. Хане, Розе и Мареку. Необходимо наладить отношения, меньше требовательности друг к другу и меньше обидчивости и больше уступчивости.

Последнее ваше письмо было, примерно, в первых числах февраля. А, насколько я помню, 8го февраля Мише исполнилось 5 лет. Праздновали ли вы и получили ли вы высланные мною сказки? Я очень много думаю о вас всех, о Мише, Оле, Мареке, Розе и Хане. Я переживаю за вас всех, очень люблю вас всех, хотел бы помять малышей и расцеловать вас всех.

До свидания, мои дорогие, и больше не огорчайте меня, мне и так плохо.

                                                Ваш и всегда ваш Гера.

 

 

 

Суббота 5.III.1949 г.

Дорогая моя, Ханочка!

Я только что вернулся из Туры. Опять прожил там три дня. Нашёл по возвращении твоё письмо от 20.II.1949 г. и открытку от 25.II. В письме был Оленькина школьная карточка. Надо ли говорить, что когда ехал из Туры, то всё думал, есть ли для меня письмо или нет, а если есть, то что в нём. И первый мой вопрос был: «Есть ли мне письмо?». В письме и открытке ты упрекаешь меня, что пишу «стандартные открытки» и давно нет от меня письма. Надо ли мне оправдываться и извиняться? Мне кажется, что тебе всё понятно из того факта, что отчёт за 1948 год мне удалось окончательно сдать только 3го марта, вместо назначенного срока 20 января. И поверь мне, что моей нерадивости в этом нет. Наоборот, мне весь свет был не мил, меня ничто не интересовало, мне только хотелось скорее, да как-нибудь, сделать всё нужное для отчёта. Весь отчёт состоит из 44 форм и таблиц (3 формы были дополнительно приложены к ранее спущенному объему), а штат у меня, к сожалению, маленький и очень слабенький. Пришлось попыхтеть. Но сегодня я уже вспоминаю об этом, как о пройденном этапе, это уже позади. Теперь надо браться за 1949 год. Это уже пойдёт легче, тем более, что я укомплектовался. Я достал себе очень толкового заместителя, сегодня привез сюда Елену Михайловну, ещё одну женщину достал и теперь у меня штат укомплектован больше положенного, работать можно.

От этих перспектив у меня и настроение поднялось и аппетит появился. И вкус к жизни, и заинтересованность во всех её проявлениях и особый, повышенный интерес к моей семье. Прошу простить, что мои неудачи заслонили мысли о вас. Но это ведь естественно, не правда ли? И я ведь должен быть с вами искренним! С особой остротой вернулись ко мне и тоска по дому и тоска по моей семье, по жене, детям и, конечно, в том числе и Розе. Я смотрю на новою фотокарточку Олину, на мою большую и, в сущности, не знакомую мне дочь и мне очень больно, что выросла она без меня. Узнал ли я её на карточке? Мне кажется, что и будучи слепым я узнал бы её, мою любимую, единственную дочку.

Ты пишешь, Ханочка, что смотрели «Айболит». Я очень люблю те места в письмах, где ты пишешь о детях. Я вместе с вами как бы был на этом представлении и вместе с тобой наслаждался восторгами детей. Только за Марека, за его опущенность в учебе мне очень обидно. Такой способный, развитый, не глупый парень, а допустил себя до такой глупости, забросил ученье, понадеялся, что вывезет кривая. Очень мне обидно за него, не так следовало, надо было с тем усердием, с которым он стартовал в учении прийти к финишу, а не опускаться. Не хочется об этом говорить, так это неприятно. А я ведь люблю его не меньше других детей!

Ты пишешь, что любишь мою Хаю и переживаешь за её переживания о Вовке. Я тоже люблю её и мне тоже до боли жаль её, что ей так тяжело далась жизнь и что у неё совсем ненужные и излишние огорчения из-за непутёвого парня. Но он её сын. И её наказание, за что? Роза скажет верно, что это ей наказание, что она оставила свою Рашельберт. Но я не верю в это. Просто – ей не везёт в жизни. У неё к себе высокая требовательность и поэтому ей трудно. Вообще, я не вижу, кому из моих родных и близких живётся хорошо. У всех и каждого своё горе и несчастья.

В ваших письмах я всегда ищу то, что скрыто между строк, т.е. детали вашего быта. В письме всего не опишешь, но иногда проскальзывают такие мелочи, которые вскрывают передо мной яркую картину какой-нибудь детали вашей жизни, которую я себе представить ранее не мог. Я стараюсь по вашим письмам восстановить в своём воображении ваш быт и, конечно, ясной картины у меня не создаётся. Но каждая мелочь всё же уточняет понемножку ту туманную картину, которая в моём воображении.

Я уже писал, что камешков я не получил. Они затерялись ещё не дойдя до моего стола. Предпринятые розыски не дали результатов. Бог с ними. Конверты и открытки получил. Спасибо за них, а также за неполученные камешки.

(Меня оторвали от письма, начальник зазвал к себе – побеседовать) Продолжаю.

Ты пишешь, что намереваешься мне выслать посылку. А надо ли это? С тех пор, как я сдал отчёт, у меня, как выше писал, появился аппетит. А раз есть аппетит, то ем. Правда, готовят у нас не вкусно, но ем все же понемножку. Когда я Раю просил о посылке, дело обстояло иначе. Я тогда ничего не ел, не хотелось и я не мог себя заставить. Я и «дошёл». В теперь мне, пожалуй, ничего не надо. Но зная твой характер, твоё упрямство, о котором мы спорили в течении всей нашей совместной жизни и понимая, что ты всё равно пошлёшь посылку, а раз так, то лучше выслать то, что мне нужней, то сообщаю тебе об этом и делаю заказ: ветчина, колбаса, масло, кильки, шпроты, папиросы «Прибой», карандаши, резинки, перья, чернильные порошки, пару ручек (мою красивую ручку я потерял), кремни, лавровый лист, перец, сухую горчицу, уксусную эссенцию и домашнее печенье, крем для бритья, кусочек мыла. Заказ, как видишь, очень большой, но надеюсь, что пошлёшь не всё. А лучше вообще не посылать, а на деньги, что стоит посылка, лучше купить что-нибудь для себя или для дома.

Ну, кажется, всё описал. Письмо это маленькое, но убористое, ведь очень мелко оно написано.

Теперь уже поздняя ночь. В конторе осталось всего два-три человека. По радио передают рассказы Чехова, но слушать некогда, надо кончать вам письмо.

Я выехал с участка 3го марта. В этот день под яркими лучами солнца, впервые за эту зиму, закапало с крыш. И я выехал в сапогах. В Туре, конечно, у меня ноги были сухие. Но ехать обратно в сапогах, а расстояние все же не малое, свыше 40 километров, было страшновато. Однако, обошлось. Сапоги у меня большие. Две пары носков, из них одна пара шерстяная, да портянки спасли мои ноги от обморожения, тем более, что не так уже силен мороз, всего от 6 до 10 градусов. У нас теперь вообще сильных морозов нет и воздух чудесно-прозрачен и чист. Плохо только, что мало бываю на воздухе. Эти дни, что прожил в Туре, я славно отдохнул. Спал по 12 часов в сутки, сыграл 21 партию в шахматы, прочёл неплохую книжку, в общем, жил как на курорте. Ел, спал и развлекался. А произошло это потому, что не на чем было ехать, не было тракториста. Но все это оказалось мне на руку. Я был спокоен за участок, т.к. мой заместитель оставался здесь и поэтому я не беспокоился за работу. По приезде на участок я доложил начальнику о результатах поездки, разрешил несколько не терпящих отлагательства вопросов и сел за письмо. Завтра уже начну заниматься делами как положено. Начну начинать 1949 год.

На наши зачёты, Ханочка, особенно надеяться не приходится, они у нас небольшие. Например, за январь м-ц я получил 13 дней, как будет дальне не знаю. Собираюсь домой в будущем году, раньше не выйдет. Помнишь Гасса, как он всё считал, что выйдет раньше срока? Я такой уверенности в себе не создаю, наоборот. Не льщу себе напрасными надеждами. Между прочим, здесь в последнее время работало несколько человек из Сосьвы, наших с тобой общих знакомых, но писать о них теперь не буду, когда приеду – расскажу. Они все справлялись о тебе, о Розе, о детях. Я в их помощи не нуждаюсь и к ним не обращался, даже у Слуцкого ничего не просил, мне от них ничего не надо. А Михаил Павлович уже уехал обратно домой к своей жене и детям (жена у него врач, если помнишь).

Ну, надо всё же письмо заканчивать и идти спать. Теперь передают очаровательный вальс, так и подымает на «тур». У вас уже, конечно, все спят. Ты, как я понимаю, с Розой, Марик свернулся калачиком на правом боку и спит с открытым треугольным ртом. Мишенька сладко сопит, а Оленьки спит спокойно вытянувшись. Надо и мне на боковую.

До свидания, мои дорогие и любимые. Сейчас лягу и буду представлять, что я тоже с вами и слышу ваше сонное дыхание.

Будьте все здоровы, бодры и счастливы. Ваш Гера.

P.S. А мне сегодня, оказывается, исполнилось 43 года. Как вам это нравится?

 

12 марта 1949 г.

Пора уже было бы мне получить от вас письмо, давно уже не было его. Но раз нет, то нет; пишу сам.

Тут же возникает вопрос о чём писать. Наш образ жизни здесь столь однообразен, событий так мало, что вопрос этот становится актуальным. Ведь вы знаете, что о деталях быта писать я не стану, по работе – также. Следовательно, объем вопросов, затрагиваемых в письмах, ограничен. Да и не так это вам интересно. Между тем, в работе у меня сейчас заметен замечательный сдвиг. Прежде всего, годовой отчёт сдан. Во-вторых, мы укомплектовались. Я достал несколько хороших работников и мне сразу стало свободнее. Теперь уже ночами не работаем. И редко работаем позже 12 ночи. Хватает времени и в домино пару партий сыграть, насчёт шахмат здесь хуже. Есть только одна партия и та не такая хорошая. А игроков здесь вообще не много.

Продолжаю через 3 часа.

Сегодня устроили воскресник, часика на два. Мы всем «галузом» вышли на перекоску овощей. Я тоже пошёл, т.к. день сегодня очень хороший, солнце яркое, снег тает, с крыш каплет, воздух, как почти всегда на Урале, а особенно в лесу, чист. Для меня это оказалось прогулкой, тем более, что мне дали руководящую роль. Но я не утерпел и тоже «приложил руки». Немножко поработал. А то в конторе я провожу все дни (кроме поездок в Туру) и совсем не бываю на воздухе. Я бы теперь нашёл время для этого, но я ведь «мерзляк», мне всегда холодно и я, побыв на морозе, на холоде, тороплюсь домой.

Казалось, что после пребывания на свежем воздухе у меня будет зверский аппетит. На самом деле это не так. Я пообедал как всегда, немножко супу, мяса и немножко второго и хлеба, грамм сто. Т.е. как всегда в последнее время. В последнее время я регулярно ем три раза в день, а ведь перед годовым отчётом я продолжительное время ел один раз в сутки, а то и раз в двое суток и понемножку и без всякого аппетита. И я не мог себя заставить есть, тем более, что, как я уже писал, готовят не вкусно. Теперь несколько лучше готовят, но без специй, без перца, лаврового листа и других приправ.

Мне очень хотелось уехать отсюда. Многие их наших общих знакомых давно уже уехали в другие дальние места. Володя Адамов, Миша Силанов, Барн и многие, многие другие. К сожалению, меня не отправляют, видно считают, что я нужен здесь. Это и хорошо, и плохо, хотя трудно судить что для них оказывается хорошим или плохим

Опять пришлось прервать письмо – продолжаю вечером. Время теперь одиннадцать часов, по радио передают «Щелкунчик». Вспоминается мне Рижская опера, я ведь любил этот балет. С удовольствием посмотрел бы его ещё раз. У вас ставят его?

Надо бы как-то снова выслать мне Рижские газеты, лучше на латышском языке, чтобы хоть быть в курсе ваших событий и не забыть языка, я всё же надеюсь, что он мне пригодится.

Мешают мне писать, люди приходят с разными вопросами. Кончаю.

Будьте здоровы, пишите и не забывайте меня.

                                                                             Ваш Гера.

 

 

 

 

16 марта 1949 г.

Дорогие мои, родные и любимые!

Моя вам задолженность увеличилась. Получил ещё одно письмо от Ханы и не ответил ещё. Причина – квартальный отчёт.

Только что подшили его, я его уложил в портфель, оделся, хотел вести его для сдачи, но оказались технические, не от меня зависящие обстоятельства, задержавшие меня и теперь я поеду только в понедельник, на два дня позже срока (срок – сегодня).

Как всегда, после отчёта, чувствую себя опустошённым. Всё то напряжение, с которым мы работали последние дни, стремясь скорей и лучше сделать, теперь как будто ни к чему, но нервозное состояние ещё не разрядилось; полагаю, завтра я уже приду полностью в себя и тогда напишу нормальное письмо.

Теперь же стремлюсь хоть частично погасить мой долг вам.

По привычке целиком отдаваться тому делу, которым я занят, я во время отчёта ни о чём постороннем не думал и старался не отвлекаться обычными для меня мыслями о доме.

Я сознательно не перечитываю ваши последние письма, чтобы ответ на них дать завтра. Сегодня же вкратце напишу о себе.

О том, что Пасха у нас началась 14го числа, я узнал из твоего, Хана, письма, и, конечно, ничем не отметил этот традиционный праздник. Наоборот, провёл первые дни в напряжённой работе. Здесь у нас стариков-евреев, как это было в Туре, нет, никто нашими национальными праздниками не занимается, есть один молодой человек – еврей, но он очень далёк от всего этого.

В последнее время моё самочувствие значительно улучшилось. Как я уже писал, у меня теперь лучшие помощники в работе, работа идёт лучше. Это очень влияет на самочувствие. Кроме того, в последнее время стали гораздо лучше питаться. Обеды сытные и калорийные. На завтрак и ужин я почти никогда не хожу, ем у себя, из своих ресурсов, которые у меня ещё тянутся их прошлой посылки. К обеду наедаешься так, что тяжело подыматься от стола, поэтому к ужину хочется чего-нибудь полегче, а равно и к завтраку не хочется плотной пищи. Сахар я купил, сахар я получил и сахар вы мне прислали, есть чай, какао, молоко. Я сделаю пару бутербродиков и сыт.

Чувствую себя крепче и сильней.

У нас последнее время были перебои со светом. Это – хорошо и плохо. Хорошо тем, что как-то ограничивало нас в рабочем времени, заставляло идти отдыхать против воли. Плохо тем, что это всё же тормозило работу и отдых можно было использовать только на сон. Читать или писать не представлялось возможным. И всё же в самое горячее время я не отказывал себе в полуденном отдыхе: часик я всё урывал, чтобы поспать, я к этому уже очень привык и без этого трудно было бы выдержать.

Единственное, чего я не могу добиться, это регулярных прогулок на свежем воздухе. У нас теперь стоят холодные, осенние дни, снег и слякоть, ветры. А так как я мерзляк, то мне просто холодно гулять. В дальнюю поездку я одеваюсь в тулуп, а здесь, конечно, не делаю этого. Так что, кроме недостатка времени, ещё эта причина отсутствия прогулок. Но как только станет теплее, я не стану пренебрегать пребыванием на свежем воздухе, это я твёрдо решил.

Как видите, друзья мои, дела мои далеко не плохи и в посылке не нуждаюсь. Поэтому прошу ничего мне не высылать – не надо. Лучше употребите стоимость предлагаемой посылки на себя.

Народу теперь собралось у меня очень много, мешают писать.

Поэтому на этом кончаю, только добавлю, что я был очень, очень раз узнать, что вы имели возможность купить Мареку туфли и другие обновки. Какой номер обуви он носит?

Крепко целую вас всех.

                                       Всегда ваш Гера.

Время теперь 9 ч. вечера, я иду играть в домино. Пожелайте мне удачи.

 

Воскресенье 17го апреля 1949 г.

Вчера ушёл отдыхать в 9 ч. вечера. Сыграл несколько партий в домино и с книжкой Лескова лёг в постель. Сегодня встал в 10 ч. утра, умылся холодной ледяной водой (у нас за ночь выпал густой плотный снег, морозец изрядный и всё застыло), позавтракал парой ломтиков хлеба с маслом и пол литром молока и только хотел сесть за письмо, как пришёл начальник и пришлось разрешить несколько вопросов, отвлёкших меня. Сейчас буду бриться, парикмахер уже пришёл, а пока он бреет другого, я, не желая терять времени, пишу. Как видно, и сегодня мне не придётся как следует отдохнуть. Я ещё раз хочу пересмотреть отчёт, прежде чем повезу его к сдаче, написать объяснительную записку к нему и, конечно, написать сколько успею вам.

Прежде всего, сообщаю вам, что в самое горячее время работы над отчётом стали поступать ваши частые письма. Когда мне их приносили, я не мог ни разу прочесть их целиком, всё меня отрывали, и я прочёл их урывками. Читая их у меня возникали противоречивые чувства. Во-первых, я радовался самому факту их получения, меня радовали и умиляли некоторые места из них и, вместе с тем, общий тон писем, главным образом, Ханиных, действовал угнетающе. Чувствовалась в них непомерная усталость от тягот жизни, мелкие неудачи и беспокойство за будущее, болезни Марека, Ани, всё это весьма нерадостно. Тут и Верины дела и Галина болезнь. Дурные известия одно за другим. Только местами проскальзывали утешительные весточки. Вы заказали мацу, Мареку купили туфли, мне послали посылку, купили себе ещё кое-чего, значит ваши материальные возможности не так плохи. А это меня беспокоило больше всего, и я очень рад за Марека, что, наконец, он в приличной обуви.

Пришёл ещё один начальник, вызывает меня, приходится письмо прервать. Докончу уже вечером, а то ведь днём всё равно не смогу писать, так складываются обстоятельства.

                                                                   Вторник 19.IV

В воскресенье так и не удалось выполнить намеченной программы. Появились неотложные дела. Вчера съездил в Туру, развязался с отчётом и… начинаю новый.

Прежде всего сообщаю, что первый квартал прошёл для меня не очень удачно. Мне сбросили 40 дней срока, а я рассчитывал, да мне и было обещано больше. Но хорошо и это. Мой срок теперь 12 апреля 1951 года. Следует надеяться, что во втором квартале я заработаю больше. Мне для этого нужно переменить работу, это очень трудно в теперешних условиях, но поживём – увидим. А пока необходимо работать и работать. У меня ведь очень трудный участок работы и приходится, в основном, вытягивать её своим горбом. У нас погода зимняя. Одно время было совсем уже всё растаяло, появилась грязь, затем густой снегопад и холода. Сегодня утром было холодно. Сейчас, в обед, солнце ярко засверкало, стало таять, распускаться и уже снова грязь там, где снег сошёл, т.е. по дорогам и тропам. Ну а у вас, конечно, весна в самом разгаре, суха, ясно и тепло, так ведь?

Меня очень обрадовало сообщение, что у Оленьки хорошие отметки, что Марек стал усерднее заниматься и выправил свои отметки и что Мишенька преодолел букву «р». Я сразу повеселел после этих известий и жизнь стала казаться краше. А вообще говоря, я уже живу будущим. Всё время мне казалось, что мне ещё так далеко до вас, что не стоит ни задумываться над моментом встречи, ни ждать её с нетерпением. Это где-то и когда-то далеко. И неизвестно как ещё судьба повернётся и что ждёт меня и вас в долгие предстоящие годы. Теперь же, когда срок неизменно сокращается, а может быть сокращён ещё больше, вопрос становится актуальней и мне становиться беспокойно. Если раньше мне легко удавалось прогонять назойливые мысли о встрече с вами, о жизни с вами, то теперь это стало труднее. И если раньше это было в порядке грёз и мечтаний, чисто умственного характера, то теперь это начинает ощущаться физически. Неспокойное сердце бьётся учащённей при этих мыслях и нетерпение физически овладевает мной. Представляю себе, как переживают люди последние дни перед волей, как они нервничают. У меня это начинается загодя, несколько преждевременно; нужно с этим бороться.

Пока кончаю. Очень люблю вас всех. Скоро напишу ещё.

                                                                   Гера.

 

 

 

 

 

24.IV.49

Дорогой мой Марек!

Я уже давно собираюсь тебе написать, но так получается, что как только возьмусь за него, так что-нибудь помешает. И так уже в третий раз приступаю.

Надо тебе говорить, или это само собой понятно, что я был бесконечно рад получению твоего письма. Я был очень зол на тебя за то, что, не желая учиться, ты своими руками сам себя губишь и сводишь на нет результаты тех усилий, которые пришлось приложить, чтобы дать тебе хоть среднее образование. И сообщения последнего времени, что ты опять взялся за учение, очень порадовало меня.

В твоем письме ты пишешь про Мишеньку. Я завидую тебе, что те отцовские радости, которых мне так недостает и которые для тебя преждевременны, выпали на твою долю. В твоём возрасте баловаться с детьми мне быстро приедалось. Зная твой характер, который ты в известной доле унаследовал от меня, я предполагаю, что и тебе быстро приедается возиться с детьми.

Про Оленьку ты пишешь, что у неё прививается вкус к чтению. Надо ли мне тебе говорить, что это очень важно. Что тебе надо заняться этим вопросом. Маме и Розе некогда, а тебе надо подобрать такие книги, чтобы её увлекли и заинтересовали. Грош цена тем «образованным» людям, которых не интересует чтение. А надо, чтобы Оля у нас была и стала человеком, заслуживающим уважения, развитым и умным. Когда я принимаю людей на работу я всегда опрашиваю их об их образовании общем и специальном, о стаже работы и т.д. Затем спрашиваю, чем они занимаются дома в свободное время. Интересует ли их кино, театр и чтение. И если им интересно чтение, то что они читали, какие авторы им нравятся и т.д. И только людей, любящих чтение и читающих я принимаю на работу, т.к. у них только я могу рассчитывать найти более широкий кругозор, а не узких специалистов, которые мне не нужны. Когда я в первый раз увидел маму, а это было в Малте, в 1930 году, в ее комнате, то я прежде всего обратил внимание на ее столик, искал книг и был очень удовлетворен, что на столе у нее оказалась книга «Вор» Леонова и самоучитель английского языка, а также записи в тетрадях по англ. языку. Если бы мама не была бы читающей, я бы с ней не поженился и, подумай-ка, был бы ты на свете, а если бы был, то какой и у кого бы ты был. Значит ты согласен со мной, что Оле следует быть чтицей и насколько это важно и что тебе надо специально этому вопросу уделить внимание и время.

Кстати, о чтении. Достоевский, конечно глубокий талантливый писатель, но те извилины мучительных переживаний его героев, изощренность самобичевания и копание в больной психике мещанина и интеллигента дореволюционного времени устарели. Вопросы, затрагиваемые им, больше не жизненны и не актуальны и могут представлять собой интерес только исторический, равно как и герои его историчны и истеричны. Я не верю, что ты принимаешь его в серьез, у тебя для этого слишком трезвый и скептический ум. Также в серьез нельзя принимать и других «философов и психологов» идеалистического мировоззрения, т.к. все это заблуждение, а зачастую и сознательный обман в пользу господствующего класса. В твоем возрасте я также много времени проводил в Государсв библиотеке на Яковлевской улице (а где она теперь?)  и пытался разобраться в противоречивых направлениях ума философов и психологов, стараясь найти истинное миропонимание. Читая Канта, Ницше, Шопенгауэра, Фрейда и Вейнингераменя пленяли смелость их умозаключений, но чувствовалась в них какая-то фальшь, которую я при моём отсутствии опыта не мог нащупать и вскрыть. Но меня не удовлетворяло их миропонимание, вернее, не убеждало. Отрицание – да, с этим я был согласен. С критикой я был согласен, но с их утверждениями – нет. И только ознакомившись с материалистическим пониманием истории я в этой философской системе не мог найти изъяна, в её стройности. Это, как будто, банально, но надо ли бояться и избегать банальности, если она – эта банальность верна. Было время я избегал банальности, как огня. Мне нравилось только оригинальное. Но оригинальное только потому, что оно оригинальное не удовлетворяет меня. Нужно, чтобы была истина и какая бы она ни была, банальная или оригинальная, но истина. Я немножко боюсь за тебя, что Достоевский и Есенин исковеркают тебе мозги. Если ты почитаешь Брюлова и Сологуба, то их символизм, бывший когда-то в моде, теперь кажется смешон.  Трезвые оптимисты – вот в ком правда. Но ты и сам к этому неизбежно придешь, мне нет нужды тебя агитировать, твой путь мне знаком и метания, и их результат так же.

На счет алкоголя. Неужели ты чувствуешь к нему влечение? Из всех знакомых мне евреев я знаю только одного, Мишу  Рашал, который пристрастился к нему настолько, что ему угрожает стать алкоголиком. Остальные мои знакомые пьют «постолько-поскольку», чтобы не отстать от компании. Среди мужчин развит такой глупый вид бахвальства и удальства, выражающегося в желании показать, что я, мол, умею много пить. Ведь если тебя угощают обедом, подали суп, ты съел полтарелки и больше не хочешь, то никто к тебе не пристает с назойливыми просьбами через силу и против желания доесть этот суп до конца. Но водка!? Тут это иначе. Тут начнут и убеждать, и обижаться и придётся выпить и тогда, когда уже больше пить не в терпеж. Не глупо ли это? Лично я никогда не был пьян. Вернее, физически я был пьян, но никогда не терял сознательности при опьянении, я не терял контроля над собой, следовательно, я не был пьян. И меня нисколько не прельщает алкоголь, я к нему более чем равнодушен, он мне неприятен.

Ну а на счёт курения, то я уже махнул рукой на это. Начинается с баловства, превращается в страсть. Все это знают, рискуют, считают: «а, для меня ничего не значит, захочу и брошу курить!», а бросить не так-то легко. Впоследствии жалеешь, что приучился курить, но уже поздно. Редко кто может устоять перед соблазном – стараться казаться взрослым- в твоём возрасте.

Маричек, меня отрывают, ухожу. Поэтому кончаю, крепко тебя целую и жду хороших сообщений и писем.

Твой отец.

Воскресенье 26 июня 1949 г.

Ваше последнее письмо было от 11 июня. Но было адресовано на Валериановск, но мне его, как и предыдущие письма, переслали сюда. Ты, Анечка, жалуешься на перерыв в письмах, но, примерно, недельный перерыв был вынужденный, т.к. это был период неопределенности и я, действительно, около недели не писал. А затем писал регулярно, не реже двух раз в неделю.

В моих последних письмах и открытках я писал, что теперь работаю на прямых работах. На лесозаводе. Тяжело ли мне? Тяжело, но не слишком. Со мной работал Борис Абрамович, но он не смог больше одной недели работать, он как-то сильно поддался физически и морально и его перевели на более лёгкую работу. У него вторая категория физтруда, а у меня – третья. У меня – порок сердца. Между тем, я значительно легче выдерживаю и справляюсь с работой, я работаю хорошо (это не моё мнение, а мнение собригадников и прямого начальства) и не слишком устаю. Физически и морально у меня самочувствие отличное, жизнерадостное. Немножко переменился образ жизни и интересы. Встаю рано, крепко завтракаю. У нас питание построено таким образом: крепкий завтра, средний ужин и лёгкий обед, т.е. основное питание, вернее, количество продуктов, закладывается на завтрак.

Подкрепившись с утра, приступаем энергично к работе и стараемся до обеда проделать больше половины дневного задания, т.к. после обеда работоспособность ослабевает, тем более, что не меньше часа рабочего времени перед концом работы уходит на приборку рабочего места. В результате вырабатываем 150-170% и если такая производительность продержится дольше, то зачёты будут больше. За год могу кончить остаток срока. Эта мысль меня поддерживает и укрепляет. В последние дни нас угнетает зной. Как ты, вероятно, знаешь по радиосводкам, в нашей области стоят самые жаркие погоды, жарче, чем во всём союзе. Я мы работаем на открытом месте и безжалостное солнце своими горячими лучами опаляет наши тела. До обеда почти работаю полуобнаженным; после обеда одеваю рубаху, т.к. тело ещё недостаточно привыкло к солнцу и при всех предпринятых мною мерах предосторожности, мои плечи и верхняя часть спины оказались опалёнными. Этот зной умаляет аппетит. Мы много, очень много пьём, но вся эта жидкость выделяется из тела потом, т.к. потеем при этой жаре безмерно. К вечеру уже прилично устаю, поэтому, придя с работы, я рассчитываю время так, чтобы всё основное успеть проделать и не делать лишних усилий и движений. Сперва я хорошо по пояс обливаюсь холодной водой с мылом. Затем ужинаю и на отдых. Редко после отбоя можно меня видеть бодрствующим. Сплю я мёртвым сном и пробуждаюсь рано утром, в установленное врем, как автомат. К утру я снова бодр и свеж, вчерашней усталости как не бывало, и я снова приступаю к текущему дню и работе. Однако, время идёт медленно. До конца срока ещё далеко. Ведь я приступил к работе 14го июня, а кажется будто уже давно, давно я работаю.

Сегодня полувыходной день. Бригада работает, я же освобождён, вернее оставлен в зоне по распоряжению начальства, т.к. сегодня не рабочий день, а воскресенье и мне разрешили отдохнуть, т.к. на этой неделе я интенсивно поработал, чем выделился от других рабочих. Оставили не только меня, но ещё несколько человек, хорошо поработавших.

В плане сегодняшнего дня: отдых – сон, письма – вам, Оле и на Валериановку, бритьё, приведение в порядок постели, шахматы или домино. Оле я уже написал. Постель уже приведена в порядок, я побрился, вам пишу, а затем буду писать на Валериановку в бухгалтерию, которая всем своим маленьким коллективом поддерживает со мной дружеские отношения и выражает свою признательность за хорошее к ним отношение как морально, так и материальной поддержкой. Я был очень тронут, когда они вскладчину организовали мне маленькую передачку. Я уже писал вам об этом. И они пишут, чтобы я к ним обращался, если мне что-нибудь нужно, и если в их силах что-нибудь сделать для меня. А мне очень приятно получить оттуда справку о зачётах за апрель, май м-цы и несколько дней июня. Это для меня очень важно, и я настойчиво прошу их это сделать для меня. Особенно выделяется своей инициативностью в оказании мне помощи Елена Михайловна, которой остался ещё год с лишним срока. Она мой старый верный друг и очень жалеет, что сама она не имеет возможности чего-нибудь побольше сделать для меня и очень мне сочувствует.

И, несмотря на довольно тяжелые работы, при которых затрачивается много физической энергии, я не ем достаточно хорошо и худею. А помнишь, как я поправился, когда работал в 1942 году в стройотряде? У меня тогда был зверский аппетит. А теперь я не поедаю не только хлеб, но и положенного мне горячего питания. Вероятно, это – зной. Это обстоятельство меня несколько смущает, и на последние (присланные с Валериановки) деньги купил 300 гр. сливочного масла и стараюсь его съесть. Из хлеба я насушил сухарей и понемножку заставляю себя грызть их между делом, между прочим, хотя бы, когда ложусь спать. А ложусь я всегда с книгой и перед сном немножко читаю, пока сон не сморит меня.

На счёт дальнейшей перемены места работы и жительства разговоры притихли, и я начинаю привыкать к мысли, что, вполне возможно, до конца останусь здесь.

Ну, пожалуй, всё о себе описал. Резюме: всё не так плохо, наоборот, всё к лучшему. Я надеюсь, что физработы укрепят моё здоровье и приблизят срок освобождения. Я бодр и жизнерадостен и … доволен произошедшей перемене.

В твоих письмах, Аня, ты регулярно информируешь меня о ходе экзаменов у Марека. Я слежу за ними с напряжённым интересом и вниманием. Хочу, чтобы он хорошо завершил десятилетку. И переживаю за каждую отметку. А ещё больше я переживаю за Мишеньку. Сегодня я долго вглядывался в его последнюю фотокарточку, такой маленький и жалкий в белой курточке, душу выворачивает, когда сравниваешь с прежними фотографиями, где он был кругляком. Но он ведь у вас в верных руках. Ты и Роза, уж если взялись за него, то поставьте его на ноги. У меня мелькает мысль, что нужно его приучить к рыбьему жиру. Есть у вас такая возможность? Теперь, Аня, к тебе претензия. Ты писала, что шьёте себе с Розой летние платья. А из чего? И какие? Почему подробнее не описала. Ох, как я хочу тебя видеть и говорить, говорить с тобой. Так давно мы с тобой по душам не говорили, а в письмах не всё можно выразить.

Думаю письмо кончать, вам уже, наверно, надоело разбираться в моих каракулях.

Шлю свои приветы всем, всем. И крепко вас всех целую.

                                       Ваш Гера.

18.VII.1949 г.

Здравствуй, Марек!

16го числа получил твоё письмо. Как всегда, твои письма, так и в этот раз, доставляют и доставило мне неизъяснимую радость и интерес. Ты пишешь редко, но я не упрекаю тебя за это, т.к. по принуждению совести не хочу я, чтобы ты мне писал, а писать надо только тогда, когда самому этого хочется.

В своём письме ты львиную долю места уделяешь твоим экзаменам и вообще пишешь о себе. В конце письма ты извиняешься за это. Напрасно! Самое интересное в твоём письме именно когда пишешь о себе. Четыре с лишним года, почти пять лет, мы в разлуке. Из 14-ти летнего мальчика ты стал 19-ти летним юношей; вместе с тем, я очень далёк от твоего внутреннего, да и внешнего, мира. Я плохо и мало знаю тебя. Но ты «плоть от моей плоти», ты – мой сын и я страдаю от того, что мы так далеки друг от друга. Поэтому, всё, что ты пишешь о себе и как ты пишешь, вызывает во мне повышенный интерес и помогает мне составить себе хоть приближенное представление о тебе, какой ты есть теперь.

Между нами говоря, мне было очень обидно, что по русскому письменному у тебя тройка. Я знал и знаю, что ты мог бы получить все пятёрки по всем предметам, а что получилось не так – обидно не только мне, но и маме, нашей маме, другой которой ни у кого нет. Никто не самоотвержен так, как она. Поздние упрёки не выправят положения, поэтому мало смысла упрекать тебя, я и не стану этого делать.

Вопрос о твоём будущем.  Это – кардинальный вопрос. Будучи в отдалении от вас, не зная всех деталей вашего существования и всех ваших возможностей, мне очень трудно давать вам советы, ибо ничего кроме советов я в помощь вам предложить не в состоянии. Раз у тебя хорошие способности и желание быть образованным человеком, то нет сомнений, что учиться надо. Но мама?! Как она потянет? Ей, бедняжке, ведь очень, очень тяжело. Поэтому-то мне и трудно вам советовать. Моё мнение таково: смысл нашего с мамой существования в счастье детей. Если мама выдюжит, то учиться дальше надо. Если она чувствует, что ей это не по силам, то надо помочь ей. Вопрос решается на месте и, главным образом, мамой. Она мне писала, что ты намерен одновременно с учёбой работать. Я не верю в возможность этого для тебя. Для этого требуется много терпения, силы воли, неустанного желания, настойчивости и самоотречения. Есть у тебя эти качества? Извини меня, но я сомневаюсь в этом. Как видно, ты и сам этому намеренно не придаешь серьёзного значения, ибо в своём письме не упоминаешь об этом. Так что, как видишь, даже настоящим советом не могу вам помочь, и это очень больно мне.

Марочка! То, что ты перед экзаменами подтянулся, «мобилизовался», как ты выражаешься, конечно, очень хорошо и мне было более чем приятно узнать об этом. Я уже писал тебе о моём мнении, что порыв, способность напрячь свои силы для выполнения поставленной перед собой задачи, не очень выдающаяся черта характера. Оно не плохо, но и не очень ценно. Ценно в человеке длительное разумное упорство в достижении цели; это – трудно, но это и ценно. Сможешь ли ты длительно не уступать самому себе, идти наперекор своим минутным желаниям, не поддаваясь им, и все время неуклонно идти в своей цели, к окончанию высшей школы и одновременно, попутно помогать семье? Для этого придётся ведь от многого отказаться, изменить свои привычки, доставлять себе лишения мелких радостей жизни, сможешь ты это? Я был бы несказанно счастлив и горд тобой, если бы ты это смог.

Я сейчас вторично перечёл твоё письмо. Больше всего меня радует в нём, что ты отстал от Достоевского, Ницше и Соллогуба. Они – мои враги, много вреда мне принесли в молодости, отрицательно повлияли на создание моего характера, и я боялся, что они повредят и тебе. Перечитывая твоё письмо, моё внимание заняла одна мелочь. В ироническом тоне ты пишешь, что от одной рюмки ты не пьянеешь, не то что твои товарищи. И ещё несколько фраз, где проглядывается любование собой и своими способностями. Приходилось ли тебе читать «Похождение факира» Иванова? Там есть замечательная глава о тщеславии. Тщеславие свойственно морям. В неприкрашенном виде, в оголенности оно видно у дикарей, у малокультурных людей. Культурные люди умеют его скрывать. Но, боже мой, достойное ли это чувство? Оно – страшное чувство и может быть в иных случаях гибельным. Русская поговорка «Для красного словца не жалко и отца» сколько доставила людям огорчений, поздних раскаяний и несчастий! И как трудно бороться с тщеславием! А как бы научиться не быть тщеславным, а?

Марочка, пишу тебе об этом потому, что любя тебя, я желаю оберечь тебя чем только могу, а сам я достаточно тщеславен и казню себя за это, а тебя я хотел бы видеть лучше себя.

Мнение окружающих, их восхищение мною или презрение для меня всегда имело значение. Вместе с тем, я всегда боролся за то, чтобы поступать так, как я сам полагал правильным, не считаясь с мнением общества. Это была борьба с переменным успехом. Но оговариваюсь. Смотря какого общества и смотря в чём. Общество собутыльников, где геройством считается больше количество выпитой водки, ясно, что его мнением можно и не считаться в этом вопросе. Ясно? Конечно, ясно.

Маркелка, ты просишь, чтобы я написал подробнее о своём быте. Дорой мой, твоя просьба наивна, подробностей нельзя и не надо писать. Поэтому ограничиваюсь общими фразами, но в целом мои бытовые условия удовлетворительные. Что касается тяжести физических работ, то тут вы с мамой не правы, если считаете, что мне труднее, чем пишу. Я теперь на лёгкой работе, я занимался физкультурой, когда-то в молодости работал, был в армии, поэтому мне не так тяжело, как вам это кажется. Конечно, если дадут мне тяжёлый физический труд, то будет иначе, но пока об этом речи нет. Я уже писал вам, что посылку я получил в полной исправности. Сознаюсь, что она очень пришлась к месту, только папирос вы, черти, не послали ни одной пачки.

Засим, дорогой, заканчиваю и жду от тебя ещё писем.

                   Целую.        Папа.

Занимаешься ли ты спортом?

 

24.VII.49 г.

Вчера вечером мне вручили твоё письмо от 11 июля, где ты пишешь о дне, проведённом на Взморье. Ты там спрашиваешь, интересно ли мне это. Конечно, очень интересно и захватывающе. Я читал твоё большое подробное письмо и мысленно был вместе с тобой. Вместе с тобой и Олей я ехал в тесноте и давке на Взморье, вместе прошли к даче, где помещается детсадик, вместе были у Раи, вместе радовались встрече с Мишей и вместе провели с ним время, когда на пляже он и Оля резвились.

Не знаю, как выразить тебе благодарность за то, что, будучи такой усталой и озабоченной, ты всё же находишь время и силы писать подробно мне. Я чувствовал себя неблагодарной свиньёй по отношению к тебе, что во всех своих письмах я настаиваю и принуждаю тебя писать мне подробно, несмотря на то, что я знаю, как ты погружена в труды и заботы, насколько ты устаёшь и как трудно урвать тебе время для письма, которое ты урываешь от столь нужного тебе отдыха.

Я всё это отлично понимаю и не могу простить себе своей настойчивости. Вместе с тем, я не могу заставить себя отказаться от той несказанной радости и яркости чувств и переживаний, которые приносят твои письма в моей однообразной скучной жизни. Каждое письмо врывается ко мне, как (прости за истасканное сравнение) луч света, тепла и яркого ощущения близости к вам, каждое письмо, это – праздник.

Я бы и о себе написал вам более подробные письма, но, ты ведь знаешь, что не все поддаётся изложению в письмах, не обо всём можно писать, поэтому мои письма о себе носят общий характер без деталей. И с этим приходится мириться. И мне приходится всё время повторяться, т.к. жизнь очень однообразна, ограничена в узкие рамки, событий значительных нет, а о событиях местного значения нет смысла писать, т.к. и люди, кого они касаются, уже незнакомы тебе и значения никакого эти мелкие события не имеют. Вот и сидишь иной раз перед листом бумаги и напрягаешь мозги о чём же писать. Кроме того, знаю, что мои письма читает весь дом, значит, интимного тоже не напишешь. Я не в претензии, что весь дом их читает, не поймите меня превратно, наоборот, когда пишу вам, то пишу не только тебе, Аня, но обращаюсь ко всем вам и к Розе, и к Мареку, и к Оле, и очень доволен, что вы все читаете мои письма, но вместе с тем, это обезличивает их. Вот и приходится писать то, что пишу сейчас, а именно: я здоров, самочувствие в общем не плохое, только скучно, от работы я не устаю, жилищные и другие бытовые условия вполне терпимые. У нас часто бывает показ кинофильмов на свежем воздухе. Первое время, когда я сильно уставал, то пренебрегал ими, жалея время отдыха. Теперь же не пропускаю случая посмотреть фильм, который нам показывают, примерно, два раза в неделю. Много трачу время на развлечения, вернее отвлечения от скучных мыслей, на домино и шахматы. Книг свежих у нас теперь давно не видно, а старые и пребывавшие в пополнение мною давно прочитаны и перечитаны. Читаю заново Пушкина, Лермонтова, Островского, Гейне и вообще всё печатное, что только нахожу. Газеты у нас всегда свежие, ежедневно читаю их и слежу за событиями внешнего мира.

В своём письме ты задаёшь мне много вопросов; отвечу по порядку. К работе я привык, совсем не устаю от неё, сердца не чувствую, аппетит приличный. Посылку и Марекино письмо получил и уже несколько раз сообщал об этом и Мареку написал ответ. Никаких предположений о перемене места работы не имеется, очевидно, останусь здесь на долго. Вот только с понедельника меня ставят на более трудоёмкую работу, как справляться буду ещё не знаю, но, надеюсь и к ней привыкнуть. Ведь я не единственный работающий на прямых работах и полагаю, что мне не подобает отставать.

Мне хотелось бы всех вас повидать, больше мне хочется, мне очень надо быть с вами. Я хочу знать, как теперь Миша выговаривает «Р». Почему Оля и Марек не занимаются спортом? Каков слух у Марека? Болезни ушей у него в детстве отразились на его слухе и в какой степени? А музыкальный слух у него по-прежнему отсутствует? Олино зрение? Улучшается оно или нет? Она всё ещё немного косит? Твоё сердце? Роза? Что Марек предпринимает, чтобы заинтересовать Олю чтением?

Видишь сколько вопросов. Всё это мне надо знать.

Вчера смотрел америк.фильм «Секрет (или тайна) актрисы». Весёлый, музыкальный пустячок; когда-то мы с тобой любили смотреть эти пустячки, они развлекают, отвлекают и два часа проводятся как бы в другом мире. Эти фильмы через день забываются, т.к. содержание в них нет. Но всё же очень приятно. Он здесь всем очень понравился.

Целую тебя в уголок рта, крепко целую всех вас.

                                                          Ваш Гера.

 

18 декабря 1949 г. №5

Марочка, давай поговорим. Если когда-нибудь мы будем вместе, то не знаю, как сложатся наши отношения, будет ли у тебя доверие ко мне, сможешь ли и захочешь ли делиться со мной, найду ли я верный тон в отношении тебя, пользуюсь возможностью изложить тебе в письме некоторые мысли, возникшие у меня при чтении твоего старого письма об экзаменах, а также пришедшие ко мне в другое время.

Ты знаешь, что жизнь швыряя меня заставила переменить несколько профессий. Последняя моя профессия – бухгалтер. Работая в этой профессии многие годы, я пришёл к выводу, что как молодого человека, да и вообще всякого человека, красит красивое лицо, так и духовный мир его красит красивый, твёрдый разборчивый почерк. Я переживаю из-за своего почерка. Он у меня неуравновешенный, неразборчивый. Я утешал себя тем, что якобы у всех высококультурных и образованных людей неразборчивый почерк. Но это утешение слабое и такое же сомнительное, как человека, у которого ампутирована нога, утешают тем, что соседу ампутировали обе ноги. На практике, когда мне приходилось принимать на работу бухгалтеров или счетоводов, я обращал большое внимание на почерк и даже при наличии больших знаний и способностей у принимаемого брал его неохотно, если у него был плохой почерк. Рабочие документы я заполняю не своим почерком, а старательно, разборчиво, как пишу Оле (примерно). Твой же почерк нехорош. И надо этому вопросу уделить внимание, надо выработать почерк. А почему бы и нет? Ведь хороший почерк никогда тебе не помешает, а при превратности судьбы может оказать неоценимую услугу. Как выработать почерк? Советую по этому вопросу обратиться к тёте Хае, моей сестре, она научит.

Судьба моя так сложилась, что я не вижу Олиного и Мишиного детства. Они растут без меня, без отца. С тобой, Марек, я тоже мало занимался в детстве, я сам был слишком молод, чтобы уделять внимание воспитанию сынишки. Это мой большой грех. Желая видеть своего потомка – тебя лучше себя, я желаю тебе избежать моих ошибок, сколько возможно. И очень жалко детишек. Теперь бы я им уделял больше внимания, лучше и внимательнее следил бы за их развитием, больше мог бы им дать отцовской заботы как в материальном отношении, так и в духовном.

Но меня нет с ними. И кто знает, какие штучки ещё выкинет со мной судьба, буду ли когда-нибудь с ними. Единственный взрослый мужчина в доме – это ты. Значит нужно, чтобы ты заменил им отца, окружил бы их отцовской заботой и вниманием, уделял бы им время, следил за их развитием. Ты можешь это делать и опыт, приобретенный тобой с ними, впоследствии пригодится тебе. Основное, конечно, в духовном развитии, внедрении понятий чести и долга, честности и прямолинейности, стойкости духа и общем духовном развитии: чтение, сказка, рассказы, объяснение окружающего, постепенное ознакомление со внешним миром, основами географии, истории, анатомии, зоологии и т.д. Всё это в форме доступной их детскому уму. Что ты об этом думаешь?

В письме своём ты затронул вопрос об отношении твоём и твоих товарищей к девушкам. В твоём возрасте этот вопрос остро занимал и моё общество. У нас также смешивалось в одно идеализирование девушек с циничностью. Я даже помню свою первую юношескую любовь, поруганную цинизмом. Когда-то я даже написал об этом классное сочинение, сразу выдвинувшее меня из среды учеников на особое место во взглядах учителей. Мне очень нравилась девушка – девочка Серафима. Больше того, я обожал её, и она мне казалась совершенством. Я глубоко затаил моё чувство к ней. Однажды я видел её во сне, она шла по полю и … матерно ругалась. Такое сопоставление – Серафима и матерщина – было чудовищно. Это был только сон. Но очарование её было нарушено. Когда я смотрел на её прелестные губки и вспоминал, что они матерились грубыми циничными словами, я не мог уже её образ восстановить в прежнем идеальном мире и … моя любовь иссякла, исчезла. Это было в 1921 году. А в 1941 году, уже в Сосьве я узнал, что она вышла замуж, имеет трёх детей и стала очень похожа на обывателя. Но это уже деталь, не имеющая отношения к вопросу.

Второй случай. В том же 1921 или 1922 году я полюбил юношеской идеализирующей любовью подругу сестры Хаи, некую Мину. Если тебе интересно, то можешь Хаю расспросить о ней. Она была старше меня, но чувство моё было молодое, чистое, юношеское. Я желал её и как женщину, но в моём воображении не укладывалось представление чего-то относящегося к физической близости к ней с общим представлением о ней. Её я тоже обожал. Но … однажды я случайно увидел её в уборной. Это была такая дикая вещь, которая никак не вязалась с моим чувством к ней. Я ведь отлично знал, что она тоже человек, а человеку свойственно отправление естественных потребностей. Но всё равно, мне это показалось таким диким, таким нарушающим моё представление о ней, что оно в самом деле нарушило его и опоганило моё чувство.

К чему это я тебе пишу? К тому, чтобы показать, что и в моё время, как и в твоё, как и во время всякой молодёжи конфликт между представлением о женщине как о существе физиологическом и существе идеализированном существовал всегда. Что на ряду с глубоким уважением к женщине, как человеку, в мужчине крылось отношение к ней как у самца к самке, неприкрытая циничность. Трудно разобраться в чужой душе. Но мне кажется, что и мои, и твои товарищи, говоря о женщине грубо цинично, бахвалясь таким к ней отношением, в глубине души таят и уважение к женщине и желание чистой, возвышенной любви. А это бахвальство и сугубая циничность являются выражением только одной части их существа, а не всего его.

Как же следует относиться к женщине? На этот вопрос приходится отвечать вопросом, к какой именно? Женщины ведь есть разные и отношение к ним тоже должно быть разное. Но самое главное, это то, что каждая женщина есть человек и по одному этому она, любая, достойна уважения. А количество этого уважения зависит от того, насколько она человек. Это – главное. Совершенств не бывает. Тоже не следует забывать. И поэтому искать совершенства и видеть его в ком-либо будет ошибкой. Человек имеет слабости. Это нудно учесть и быть к нему снисходительным. Женщина, конечно, тоже, раз она человек.

Каждая девушка кроме своей духовной сущности имеет физиологическое строение и потребности. И презирать её за это не следует, и относиться к ней свысока из-за этого нет оснований. Когда физиологические потребности её превалируют и удовлетворение их занимает в её жизни главное место, то она теряет в значительной степени долю «Человека» и её называют презрительной кличкой. Она заслужила её. Но эта презрительная кличка ни в коем случае не может быть отнесена к тем, которые на ряду с духовными удовлетворяют так же и физические потребности. Здесь, Марочка, очень трудно найти мерку и разобраться, но во всяком случае нельзя огульно подойти к вопросу об отношении к девушкам. Повторяю, весь вопрос в том к какой девушке, а отсюда последует и ответ.

Немножко я всё это изложил туманно, но ты ведь поймёшь, не так ли?

Конечно, мой родной, трудно совместить в своём уме как это может какая-либо очаровательная, нежная девушка предаваться физическим наслаждениям. Это, как будто, унижает её в наших глазах, снимает с пьедестала. Но с этим нужно мириться. Нужно все это понять, понять, что она только человек, а «понять, это – простить». Этот конфликт мы все побороли, очередь за тобой и твоими товарищами.

Обращаясь к вопросам будней буду тебя просить всё же иногда черкнуть мне письмецо. Меня ведь интересуют не только Оля или Миша. Меня также интересует всё, относящееся к тебе. В частности, как ты чувствуешь себя в университете, какая там атмосфера, как с черчением, интересны ли занятия теоретические, удаются ли тебе практические в мастерской, какие и кому ты даёшь уроки, сколько времени они у тебя занимают, сколько ты за них получаешь, как укладываешься в рабочий день и многое, многое другое.

Что мама? О ней ведь мне никто не пишет, а сама она человек замкнутый и скрытный и если что-нибудь не так, то она не захочет меня огорчать и не напишет. Марик, ты знаешь ведь из литературы, какие бывают святые матери! Твоя мама именно такова. Она всю свою жизнь кладёт на семью, на детей, самопожертвенно отрекшись от личной жизни.

Теперь ведь стареют значительно позже, чем в прежние века. И она тоже ещё не так стара, ей хочется личной жизни, туалетов, успехов, но она не допускает даже таких мыслей и трудится во имя и на благо детей. Побереги её, Марек, ты молодой и сильный и ты должен последить за ней, помочь ей, хоть в мелочах, а главное, оказывать ей всяческое внимание. Матери это очень любят. Другой такой матери у тебя никогда не будет. Береги её здоровье и душевное спокойствие. Последнее особенно важно.

У меня, сынок, всё по-старому. Твои именины, вернее, день рождения, насколько память мне не изменяет, завтра. Завтра тебе исполнится 18 лет. Много ведь, правда?! Что мне тебе пожелать ко дню рождения? Марек, что только есть хорошего в жизни, того тебе желаю, мой друг! Будь счастлив.

                                                          Твой отец.

 

9 февраля 1950 г. №5

Дорогой мой сынище!

Если для тебя мои письма являются «событием», то и твои письма для меня кое-что значат. И тут я не могу удержаться от упрёка: твоё письмо датировано 25.XII.49г., а штемпель от 2.II.50 года. Не надо иметь сугубой наблюдательности, чтобы заметить, что ты писал письмо в два приёма, но … промежуток уж очень велик. Ты бы хоть из вежливости исправил первичную дату немножко поближе. Это письмо я получил сегодня и очень был ему рад. Прочёл его два раза, и оно подняло во мне противоречивые чувства. Прежде всего мне очень льстит и радует твоя откровенность со мной, но вместе с тем у меня возникают опасения в потере её, когда будем жить вместе. Ведь в письме легче откровенничать, чем в быту! Во-первых, ты пишешь, что смутно представляешь себе меня теперешним. Тут, родной мой, передо мной стоит более тяжёлая задача, чем перед тобой. Я тебя оставил 13-ти летним мальчиком, встречу тебя 19-ти летним. Тут в развитии внутреннего мира дистанция огромная. Я же внутренне изменился очень мало. Как же я буду привыкать к вам?! Хоть я и пожилой уже человек, но всё же и меня терзают сомнения окажусь ли я таким отцом, которого мои дети ожидают себе, оправдаю ли их ожидания. И только ты самый старший и больше всех умеешь критически подойти к человеку, кто бы он ни был, то твоего разочарования мне нисколько не хотелось бы видеть. Я немножко робею (сознаюсь тебе) нашей предстоящей встречи и мне очень хотелось бы, чтобы не только дети мои были достойны своих родителей, но и родители достойны своих детей. Ты пишешь, что считаешь себя недостаточно установившимся человеком, чтобы ты мог воспитывать наших детей. Ты прав в этом, конечно. Но ты знаешь, Марек, что человек никогда не перестает развиваться духовно, будь это в хорошую или в дурную сторону. Если есть предел физического развития человека, то нравственного предела нет. Глубокие старики ещё учатся жить. Между мет, дети появляются у людей, в большинстве случаев, в их молодых годах и воспитывать приходится молодым родителям больше, чем пожилым. Но этого не страшатся, не страшатся ответственности и воспитывают как умеют. Необходимы основные условия: ум, честность, сознание долга, любовь к созидательному труду. Но нужно помнить, что в мире нет абсолюта, всё сравнительно. Так и эти качества, а особенно прямолинейность, не всегда их можно и нужно проявлять. Жизнь гораздо сложнее. В ней приходится лавировать. Но поскольку в человеке заложены все качества как положительные, так и отрицательные, то последние необходимо продавить, а положительные развивать и уклоняться от них только по необходимости. Примеров, считаю, приводить не следует; тебе и так ясно.

Каждому хочется, чтобы его потомство было лучше и счастливее родителя. Того же хочется и мне. И мне больно читать некоторые места из твоих писем, где видно, что ты способен только на прорыв. Но ведь в человеке можно всё воспитать и это зависит от него самого. Так, дружище, подвергнем критике твои утверждения, что ты способен только на прорыв. Я не верю в эту твою «способность». Я понимаю, что пока это так, но мы ведь можем и переделать себя! Можем и должны.

О любви. Ты пишешь, что сомневаешься есть ли она такая, как описывается в книгах. Здесь, мой родной, нельзя применить общего критерия. Это очень и очень индивидуально. Каждый любит по-своему и у каждого она по-своему выражается. Здесь много зависит от случая, вернее от партнера. Иногда бывает, что так называемой Любви (с большой буквы) человек до конца своей жизни не встретит. Иногда же он только к концу своей жизни узнаёт, что у него она была, но он не заметил этого, так как она не выражалась в ярких формах, он любил своего партнёра глубоко, преданной любовью, но без влюблённости, без ярких вспышек чувств, иной раз считая, что вообще не Любит (опять с большой буквы).

Например, расскажу тебе по секрету, что твоя мама призналась мне впервые в своей любви ко мне в 1946 году, т.е. спустя 16 лет после нашей с ней совместной жизни. А ты ведь не можешь не признать, что она и по сей день любит меня, как и я её. Когда-нибудь расскажу тебе подробно о моей любви к маме и её ко мне. Самое трудное это – определить, что это настоящая любовь в то время как любишь. Любовь есть, только нельзя к ней применить общую мерку и выражается она в разнообразнейших формах и оттенках. Когда-нибудь поговорим от этом подробнее.

Бумаги у меня больше нет, надо несколько слов и о буднях.

Я теперь работаю на прямом производстве. Имея летний опыт мне не слишком тяжело, да и посылки здорово поддерживают. За посылки большое спасибо. Последняя посылка, где было 46 пачек папирос и печенье «Отелло» (отличительные признаки) была особенно уместна. Она попала в самый нужный момент.

Здоровье у мня хорошее и если и дальше будите посылать посылки, то если так пойдёт, как и теперь, то у меня большие надежды на большее укорочение срока нашей встречи. А это ведь главное для меня в настоящий момент.

Ну пока всё. На этом кончаю. Надеюсь твоё очередное письмо не заставит себя так долго ждать. А тем у тебя для него «имя ему легион». Хотя бы в подробностях описать один день.

Жму твою руки и крепко целую.

                                                Твой папа.